Вошь на гребешке (СИ)

— Эк ты... хватил. Еще спроси, кого можно и нужно звать человеком. Тут мы и просидим до смерти, болтовней маясь. Я был сперва анг, после самую малость вальз, а только и это баловством показалось. Полвека назад я постарел да и ушел в лесники. Когда друг погиб, когда король ослабел, тяжко мне стало с людьми, бывает такое. Тут уж нет лекарства, кроме уединения. Думаешь, всех жалеть и понимать в радость? Жалеть за прошлое и понимать, что неминуемо натворят в будущем. Или — минуемо?

— То есть домой никак, — поник Влад.

— Билетов нету, — расхохотался старик. — Ту-ту, ушел твой поезд. Ух, сколько слов, а сколько смыслов. Сытный вечер. Люблю вбирать наречия. Твое вполне даже годное, хоть и знаешь ты его плоховато.

Старик снова зачерпнул воды и жестом приказал: пей. Именно приказал, а не пригласил или там — посоветовал. Влад послушался, хотя внутри устал от насмешливых чудачеств и попреков. Хотелось отдыха, привычной еды и всего того, что дома не вызывало радости, вовсе мимо рассудка проходило. Как привычность дивана — а ведь он хорош, стоит в теплой комнате, отгороженной от всяких разных лесов и бугов надежной дверью...

— Не люблю гостей, — повздыхал старик. — Расскажу, что пожелаю, но коротко. Дам вздремнуть и выгоню далее в путь.

— И на том спасибо, — усмехнулся Влад.

— Могу сразу выгнать, — прищурился старик и серебро взгляда растворилось в болотной зелени, будто утонуло. — Ладно... пока что. Хам ты и этот... самолюбец. Выбросило тебя в Нитль, и жив ты чудом, не иначе. У нас ведь не мир, а сплошная граница. Это в вашей плоскости всякие философы изобретают: нет добра и нет зла, все мы спотыкаемся и все в какашках хоть раз извозились... Далековато от вас край. За дверью, за чужими спинами, за заслонами иллюзий и верований, догм и убеждений. Чего не видите, в то и не верите, наукой это называется: проверять через эксперимент. — Старик закивал и рассмеялся, снова повторил слово, поправляя звучание. — Эксперимент. Вот и проведем его. Незнакомый тебе хозяин жизни желает убрать с дороги незнакомых тебе людей, помеху. Есть тут добро и зло? Все в нашей истории не безгрешны, кое-кто по жадности влез в какашки сам, зажимая нос и надеясь почерпнуть жирного от чужого вкусного варева.

— Н-не понимаю.

— Ты жадный, ты польстился на кус, за врагом пошел по скользкому корню, зная его черноту, — добавил старик. — Тебе целят смертью в лицо. Сыну твоему горло резать вот теперь будут. Женщину твою сперва заставят глядеть на смерть сына, после изуродуют, а далее удавят. Ну, есть ли в мире зло?

— Так ведь...

— Так, а может и не так. У них тоже семьи, у пытателей. Их детки кричат: папка, дай нам есть-пить, — заныл старик. Прищурился и добавил иным тоном. — Или вот: пожалеет тебя сильный анг, лихо зарежет твою смертушку. Прибудет ли в мире добра? Хоть на ноготь, скажи мне, прибудет?

— Да! Мишка уцелеет, — хрипло шепнул Влад, словно дед обещает спасение, а не насмехается и морочит.

— Нет, потому что нет добра в смерти, только исчерпание отсрочки. В плоскости нет того, что есть у нас: прижизненного изменения в человеке по его делам и мыслям. Вам дано быть свободными от оплаты. Это в чем-то счастье... если сознавать ценность дара. Глянуть хоть так: Астэр, мой покойный племянник, в прошлом первый вальз востока, ныне опустевшего и заброшенного. Он осознал содеянное, успел. Себя осознал такого, каким стал. Но было поздновато по нашему счету. А по вашему мог бы еще покаяться и душу... очистить. Не переменить минувшее, но все же сделать то, что выправит в будущем корень кривого дела. Того самого дела, которое и тебя сюда в конечном счете втянуло, и всю твою семью гноит.

— Почему я... то есть мы?

— Любой годился, кто бы смог перед смертью ужаснуться, не делая ничего для спасения, — почти виновато выговорил старик. — Называется у вас минутной слабостью. Не твоя вина, не сутулься. Просто анги — они на то и анги, чтобы отличаться от прочих. Они свои ошибки творят, и пойди, исправь... Вон хоть сын Тэры. Без его самонадеянности мы бы ныне стояли на полшага подалее от пропасти. Но так заведено: одни люди мигом кидаются в бой. Иные норовят сперва отступить и со стороны глянуть, накопить решительность и понять, стоит ли вмешиваться и с какой такой стороны. Разные мы. Вот уж в чем нет добра и зла, а есть жизнь. Ты малость склонен к востоку, все люди восточного в нашем понимании типа — себялюбцы. Особенно пока молоды и не начали понимать и менять себя, пока с миром не срослись и силу свою не поняли. Слабостям потакать не перестали, полагая изъян дара — мелочью. А, не важно... Ты был годен, тебя исподние рабы отправили, куда надо. Хотели сломать последнюю попытку выправления кривого корня прежних деяний. Подозревали: Тэра Ариана отважилась бороться, ты её не знаешь, однако если проследить красный корень, идешь ты в её лес и её замок.

— Так сказал и анг Тох.