Восхищение

Живов остановился, потому что понял – она разорвет его на куски голыми руками. Выпотрошит. Высосет до остатка.

Со второго этажа сбежало еще несколько девушек, все обнаженные и окровавленные. С какого-то черного ведьмина шабаша.

– Зачем же уходить? – спросила черноволосая. – Все же хорошо шло, ну?

– Мне здесь не нравится, – выдохнул запыхавшийся Живов.

– А тебя никто и не спрашивает.

За спиной девушки на деревянном обороте двери проступили темные линии и слились в размытое лицо.

– Людей не спрашивают, кому счастье, кому смерть, а кому вечная жизнь, – продолжила девушка. – У них нет выбора. Ты родился с талантом, и с того момента, как впервые нарисовал чье-то лицо, превратился в человека, которому повезло. Пойми. Ты не стал закуской. Не стал чьим-то персональным рабом – а девочки любят рабов! Тебя не использовали как пса. Твой талант раскрылся ярче, и потому мы обещаем тебе вечное наслаждение. Непроходимое желание. Все, что захочешь от любой из нас.

Девушки, обступившие Живова, протянули руки и принялись поглаживать его плечи, спину, дотрагиваться до лица и живота.

– Они все хотят тебя. Подумай об этом, – сказала девушка.

Живов и рад бы был подумать. Но он отчетливо запомнил лицо блондинки. Ее истинное лицо в гниющих влажных струпьях на губах и щеках.

Показалось, что руки, ощупывающие его, тоже гниющие, старые, разлагающиеся. Это были руки давно умерших старух, которые успели сгнить еще при жизни. Руки лезли в ноздри, в рот, в ширинку, хватали Живова, тащили за собой. А черноволосая девушка в дверях улыбалась. И рисунок женщины на двери тоже улыбался.

Живов заорал, рванулся из цепких объятий. Пихнул кого-то, потом ударил. В два шага оказался у окна, прыгнул, словно в фильмах, запутался в занавеске, проломил телом раму, слыша, как звенит разлетевшееся на осколки стекло.

Зима подхватила его колючим ветром, холодом и темнотой. Живов глотнул свежего воздуха, от которого закружилась голова. Поднялся, побежал, не разбирая дороги. Под ногами ломался снег. Кое-где было скользко, Живов едва не упал, взмахнул руками, словно птица, развернулся и увидел, что отбежал не так уж и далеко.

Гостиница находилась метрах в ста за спиной. Во всех без исключения окнах горел яркий белый свет. На втором этаже из окон валил дым, и Живову вдруг сделалось приятно оттого, что он убил ту мерзкую тварь в номере.

Приятно и невероятно жутко.

Внезапно на крыльце показался силуэт, одетый в огонь, словно в яркие развевающиеся одеяния. Он прыгнул, приземлился в снег и тут же вскочил, разгоняя темноту. Кружащийся огненный вихрь.

Еще один силуэт спрыгнул вниз.

Ночь внезапно растворилась в болезненных воплях, скрипах, чудовищных, невообразимых звуках. На всех этажах открывались окна, и из них выпрыгивали светящиеся силуэты. Они сливались в единое тело, в какую-то невероятную огненную диву, с головой, руками и ногами, с огромными дрожащими грудями и хищно распахнутой промежностью.

Лицо у этого существа состояло из черных линий.

Живов понял, что убежать не получится. Он достал скетчбук, карандаш и принялся рисовать.

Огромная огненная дива сделала шаг в его сторону. Зашипел тающий снег, подняв облака густого пара.

Кончик карандаша сломался. Живов впился зубами в дерево, сгрызая его, обнажая кусочек грифеля, продолжил рисование дрожащими руками. Линии выходили размытые, неправильные. А и плевать.

У Живова не было времени. Он не успевал.

Сигаретная пачка запуталась во внутреннем кармане. Зажигалка выскользнула в снег. Живов наклонился и понял, что вокруг очень ярко и жарко. Вокруг тает снег. Вокруг слышны крики, вопли, стоны.

ШЛЕП.

Что будет, отстраненно подумал Живов, когда огненная дева дотронется до него?

Что она сделает с ним? Какую страсть сможет показать? В какие миры наслаждения отправит?

Пальцы обняли зажигалку, но Живов больше не торопился. Черные линии гигантского лица надвинулись на него.

В уголках глаз искорками начало вспыхивать новое желание.

Это было желание подождать.

И проверить.

Большая белая рыба

1

В ночь на двадцатое февраля с Глебом случилось необъяснимое. Возвращаясь с работы пешком, он умудрился заблудиться.

Глеб грешил на погоду – с утра в Петербурге неожиданно потеплело, к вечеру воздух прогрелся до невиданных плюс семи, в результате чего уже ночью город погрузился в густой влажный туман. Мир сузился до расстояния пары шагов, уличные фонари превратились в едва различимые кляксы, не было видно ни светофоров, ни огней автомобилей, ни рекламных вывесок. Глеб брел по Красноармейской, втянув голову в плечи, свернул вроде бы на Измайловский проспект и даже подумал, что увидел слева темный силуэт собора, но затем наткнулся на желтую стену бывшего доходного дома и понял, что оказался гораздо левее нужного маршрута, у Фонтанки со стороны Московского.