Восхищение

Звуки в тумане тоже сделались едва различимыми, густыми, понять, откуда они вытекают и куда льются, было невозможно. Это раздражало. Глеб, работая по двадцать четыре часа на смене, без отдыха и нормального обеда, привык возвращаться домой вовремя, экономя драгоценные минуты. Очень хотелось рухнуть лицом в подушку и уснуть, а тут, знаете ли, придется делать крюк. И как угораздило?

Жена будет ворчать, а ему даже ответить нечем.

Он пошел вдоль Фонтанки, ориентируясь на таблички с номерами, но вырулил почему-то с другой стороны реки, хотя мог поклясться, что через мост не переходил.

В этот же момент Глеб понял, что в сгустках тумана есть кто-то еще. Морось искажала действительность: силуэты впереди казались высокими, многорукими, с большими непропорциональными головами и вообще слабо походили на людей. Глеб сразу же вспомнил монстров из какой-то компьютерной игрушки сына. Сделалось не по себе. Он остановился, прижавшись спиной к влажной и холодной оградке реки, подумал, что надо бежать, быстро и незаметно, подальше отсюда, пока не заметили, но тут же одернул себя за странные и пугливые мысли. Право дело, это же вечер пятницы, зимний Петербург, какие, к черту, монстры?

– Эй, вы! – крикнул он, надеясь, что звуки голоса не увязнут в тумане. – Ребята, парни, не подскажете, в какой стороне мост? Что-то я заблудился немного. Мне на ту сторону надо, через Фонтанку, будь она неладна.

Силуэты шевельнулись – или это туман шевельнулся вокруг, движимый легким порывом морозного ветра, – и Глеб ощутил резкое головокружение. Заброшенный в желудок три часа назад бутерброд с сыром неожиданно подкатил к горлу, а во рту стало горько от желчи. Из густой мелкой мороси показалось нечто неописуемое, нечто настолько странное, что Глеб даже сначала не поверил своим глазам. Скорее всего, это были две огромные конечности, вроде пальцев с несколькими суставами, тянущиеся из тьмы. На них были надеты драные тряпичные перчатки с обрывками нитей, развевающимися на ветру. Сами конечности выглядели скрюченными, изломленными, желтовато-синего цвета. Размером они были втрое или даже вчетверо больше Глеба, и он с ужасом различил силуэт их обладателя, выросший в тумане, как башня Газпрома – над пятиэтажками Петербурга. Одна конечность сгребла Глеба в охапку, пальцы сорвали одежду, будто счистили шелуху с арахиса, и на обнаженное тело тут же набросились дождь, ветер, туман. Глеба затрясло от ужаса и холода. В ноздри забилась страшная вонь, что-то речное, илистое. А в это время два гигантских сустава сжали его голову и подняли. Захрустели шейные позвонки, на глаза упала кровавая пелена. Глеб заорал, но не в силах был даже пошевелиться. Из тумана появилось что-то длинное, острое, тонкое. Лезвие было измазано грязью, на нем налип снег. Глеб продолжал орать. Он орал, когда лезвие коснулось его живота над пупком. Орал, когда оно вошло в тело, распарывая кожу, и начало подниматься наверх, ритмично двигаясь, как пила, рассекая живот надвое. Орал, когда почувствовал, что приятно-теплые внутренности начинают вываливаться наружу.

Глеб затих, только когда его вернули с небес на землю, в снег.

Он понял, что лежит на замерзшей поверхности Фонтанки, а кругом валяются его внутренности – кишки, желудок, разбитые ребра, сорванные мышцы. Морось расступилась, туман рвался в клочья, расширяя границы мира. Проявились разноцветные пятна света в окнах домов, показался мост, а на мосту – яркие фонари и мигающий свет фар. Мир как будто был такой же, как прежде.

Вот только адская боль разрывала Глеба на куски и заставляла корчиться на льду.

Он мотал головой, пытаясь разглядеть обладателя гигантских конечностей, но не видел ничего. Зато увидел, как что-то смотрит на него из-под моста, в том месте, где вода не замерзала никогда. Обычно там плавали утки, но сейчас их не было. Зато было что-то другое. Оно поднялось над водой, поблескивая подмерзающими каплями на чешуе, повернулось к Глебу большим выпученным глазом. Потом бесшумно исчезло под толщей льда.

Глеба наконец стошнило. Он повернулся на бок, втягивая носом воздух и ощущая, как мороз бежит по выпотрошенному телу и как шлепает на ветру, будто влажная простыня, кусок живота. Глеб хотел собрать внутренности, хотел положить их обратно. Он еще не умер, да и не хотел, в общем-то, умирать. Но затем лед под ним провалился, и Глеб ухнул в воду с головой, растеряв остатки надежды.

2

Он проснулся, по-рыбьи глотая ртом воздух, запутался в пододеяльнике и чуть не упал с кровати. Затем сообразил, что лежит в собственной спальне, через окно пробивается хмурая серость зимнего Питера, а из-за двери доносятся привычные звуки старой коммунальной квартиры. Где-то скрипел древний паркет, шумели трубы, кто-то кашлял и громко, неразборчиво разговаривал.

Вокруг все было совершенно стандартное, типичное, выученное наизусть за много лет каждодневными повторениями.