Восхищение

На тумбочке у кровати завибрировал мобильник. Глеб взял его, посмотрел на часы, с радостью отмечая, что сейчас половина десятого утра, суббота, а значит, впереди два дня перед новой сменой, можно прийти в себя, чтобы больше не снилась такая нелепая чертовщина. Ну надо же было случиться, да?

– Верка, прикинь, ну надо же! – повторил он негромко, щупая ладонью вторую половину кровати.

На том месте, где обычно спала жена, валялась подушка. Несколько секунд Глеб тяжело ворочал мыслями, пока не вспомнил, что жена осталась во сне, а тут, в реальности, никого не было и быть не должно.

– Нельзя столько работать, – пробормотал Глеб, разглядывая потолок в паутине трещинок. Он привык сваливать все свои печали на работу. – Выспаться бы, бухнуть – и забыть обо всем плохом.

Дурной сон отступил. Глеб откинул простыню, сел на кровати, шаря босыми ногами в поисках тапочек, и в этот момент большой его живот, «пивной», «трудовая мозоль», с треском разошелся надвое и дымящиеся внутренности вывалились на пол. В позвоночнике как будто что-то сломалось. Боли не было, нет, но подступила дикая паника, от которой захотелось взвыть.

Глеб упал на колени и оказался в луже крови и среди собственных кишок. Вонь стояла страшная, горло сковали частые спазмы.

– Нет, пожалуйста, не надо, нет!

В лихорадочной возне он принялся собирать и заталкивать обратно все, до чего дотянулся. Кошмар, как выяснилось, не отпускал, а накинулся с новой силой. В ноздри проникли запахи тухлой рыбы и ила, уголки губ конвульсивно подергивались, а в обрывках ночных воспоминаний всплыли кривые конечности, хруст шейных позвонков и почему-то лицо жены из сна, с расплывшимися от черной туши глазами. Показалось даже, что Глеб находится не в своей квартире, а все еще где-то на льду Фонтанки, среди наметенных сугробов, распластанный и раздавленный.

Он запихнул скользкое сердце глубоко под ребра, по-детски всхлипнул. Из коридора раздался звонкий детский смех – это сын Усачевых почти наверняка начал кататься на велосипеде от кухни до входной двери, сшибая все на своем пути. Смех привел Глеба в чувство.

Комната не изменилась, мир не изменился тоже, но вот за окном словно двигалась массивная туша густого мокрого снега. Ветер елозил по стеклам, а Глебу казалось, что сквозь снегопад выглядывает что-то огромное, в чешуе, с идеально круглым выпученным глазом. Таинственное и страшное, из сна.

– Что же это делается, а? – пробормотал он и заторопился в общий коридор.

В коммуналке вроде бы были заняты еще три комнаты, за каждой дверью горел свет, и было понятно, что Глеба в утренней субботней тишине слышали все. Он боялся, что сейчас выглянет кто-нибудь любопытный, увидит кровавые следы на дощатом полу, начнет орать от испуга, переполошит вообще весь дом, вызовет полицию – и тогда случится форменный ад. Но никого в коридоре не было, даже пацана на велосипеде. Разве что из кухни доносился бубнеж радио.

Поскальзываясь, Глеб прошмыгнул в ванную комнату, достал из шкафчика чей-то скотч и туго перемотал живот поперек несколько раз. Ощущения были гадкие. Будто внутри тела болталось желе, а к горлу то и дело подкатывало что-то кислое и дурное. Сердце, понятное дело, не билось. Легкие не набирали воздух. Работавший еще вчера организм сегодня безнадежно сломался.

Глеб помассировал виски, прислушался к внутренним ощущениям, но беспокойство не уходило, а даже нарастало. Хуже всего было то, что Глеб не понимал – жив он или мертв. С вывалившимися внутренностями вроде бы долго не живут. А если живут – то почему? Выходила какая-то чертовщина.

В зеркале на него смотрел тот самый Глеб, которым он, в сущности, и был. Одинокий, пятьдесят два года, сортировщик сырья на заводе по производству бумаги, живущий в коммуналке с мамой и несколькими соседями под боком. Правда, казалось, что он упускает какую-то мелочь, важную для жизни деталь. Никак не может ухватить ее.

Он подметил синяки под глазами, нездоровую бледность, выпяченные веточки вен, рассыпавшиеся по вискам и на морщинистом лбу. Усталость, чтоб ее. Вот и мерещится всякое. Для верности вдавил двумя пальцами скотч на животе – кожа податливо расступилась, обнажая окровавленный разрез с желтеющими краями.

– Чтоб тебя!

Дверь отворилась, неожиданно показалась лохматая голова близкого друга и собутыльника Валерки. Молоденький врач, заселившийся в коммуналку полгода назад, с любопытством осмотрел Глеба.

– У вас все хорошо? – спросил он. – Я слышал, как вы бежали. Как будто трубу прорвало или еще что. Скотч мой взяли. Ну и ладно, мне не жалко.

Валерка обожал Глеба за щедрость. Тот по выходным поил молоденького врача пивом, всегда одалживал мелочь и как-то подарил старый армейский бушлат, который собирался выбросить. Глеб же тянулся к Валерке как к человеку, с которым можно было спокойно выпить и поговорить по душам.

– Ты не замечаешь ничего странного? – Глеб ткнул пальцем в живот.

Валерка пожал плечами.

– Наличие скотча у вас на животе само по себе, конечно, странно, но…

Не видел, значит. Морок. Галлюцинация.

Это немного успокоило.