Восход

Когда он наконец открыл глаза, все вернулось на свои места: он стоял в снегу, и рядом ждали собаки, глядя на него так, будто он знал, что делать. Он продолжал держать руку у ледяной стены, и она ужасно замерзла. Питер отдернул ее и, не ощущая кисти, сунул ее в перчатку, словно какую-то постороннюю вещь. Тут в пальцах снова запульсировала боль, и внезапно у Питера началась мигрень.

Но он хотя бы мог видеть. Тяжело вздохнув, он подумал: «Разделяй приоритеты». Буран немного стих. Самой главной задачей сейчас было добраться до лагеря и не замерзнуть насмерть. Игнорируя разбушевавшуюся головную боль, он потянул собак на исчезающий след, отдал команду бежать и из последних сил потащился за ними.

Когда следы полностью пропали под снегом, Саша почуяла запах лагеря. Питер испытал странное чувство, когда вдалеке показались их палатка и постройки: впервые за все это время он будто действительно возвращался домой. Ему снова захотелось плакать, но он слишком устал. Он почти прополз через входные клапаны палатки, втащив за собой пристегнутых друг к другу собак. Дома никого не было. Где же мама, папа и Джонас? Он рухнул в постель и закрыл глаза. Головная боль тут же утихла, и он уснул прямо в куртке и ботинках.

— Кто это спит в моей постели? — раздался голос прямо у него над ухом. — Вот же он!

Питер обалдело открыл глаза. Головная боль прошла. Над ним нависал ухмыляющийся Джонас.

— Маша и медведи, — пояснил он. — Ты хоть понял?

— Ага, — ответил Питер, так ничего и не поняв. Сев в постели, он осознал две вещи.

Первое: он спал в постели Джонаса. Маша и медведи. Теперь все ясно. Второе: его руку будто жгли огнем.

Он снял перчатки — левую очень, очень аккуратно — как раз когда вошли родители, сбивая с ботинок снег. Они удивились, увидев собак в палатке.

Питер с трудом боролся со сном во время ужина. Ему понравилось, что мама ахала с искренним ужасом, когда он рассказывал, как лопнул канат. Он с упреком покачал головой, когда доктор Солемн начал объяснять, что с собаками бы ничего не случилось и они бы обошлись без спасательной операции.

— Ты повел себя очень храбро, Питер, — признал папа. — Просто самоотверженно.

Мама в это время растирала ему руку. Он сказал ей, что снял перчатку, чтобы расплести собачьи постромки, а потом потерял ее в снегу.

— Имей в виду, что тебе очень повезло, — сказал папа. — И если ты еще хоть раз выйдешь в шторм один, с первым же самолетом полетишь домой.

Джонас поднял палец, привлекая к себе внимание:

— Я прошу прощения, а когда отсюда отправится следующий самолет?

Доктор Солемн попытался строго посмотреть на него.

— Не волнуйся, — успокоил его Питер. — Не такой уж это сильный соблазн: бросаться на улицу в разгар арктического шторма.

Родители и Джонас провели день, скрючившись в своих штормовых палатках. Питеру вспомнилось, как Майлз дурачился в одной из них дома, в Нью-Йорке. Он, поди, плещется сейчас в бассейне или гребет на лодке в мокрой от пота футболке — это было одинаково возможно. Невозможной была только Гренландия.

Джонас насмешил всех своим рассказом о том, как большую часть вынужденного заточения в штормовой палатке провел, пытаясь вынуть из рюкзака шоколадку, но вместо этого ткнул ею себе в глаз, и вдобавок ему ужасно свело ногу.

Задернув на ночь занавеску, Питер вынул свой блокнот из ящика под кроватью. Перелистнув на последнюю страницу, он пририсовал еще одну черточку и рядом с ней две звезды. В это раз все произошло по-другому: первый раз за все время он почувствовал, что может хоть немного контролировать происходящее. Он будто нашел в себе еще один мускул, пока слабый и требующий тренировки. Питер решил заняться им и хорошенько во всем разобраться, прежде чем кому-нибудь обо всем рассказывать.

Глава восьмая Тиа

Выгребая нечистоты из собачьих вольеров, Тиа думала о том, что физический труд хорошо помогает отвлечься от неприятных навязчивых мыслей. Хотя обычно она не стремилась заниматься подобной работой.

Уже в сотый раз она задавала себе один и тот же вопрос: «Почему?» Зачем кому-то понадобилось подвергать себя риску, разыскивая чистую бумагу и настоящие чернила? Зачем, тем более, утруждаться и копировать старую карту, оригинал которой каждый желающий мог свободно разглядывать в Главном Зале? И тем более непонятно, ради чего было оставлять карту у нее на постели, не сказав ни слова?

Она с первого взгляда поняла, что за карта перед ней: одна из старейших карт Грейсхоупа. На ней изображались озеро, водяное колесо, дома в старой части поселения и первые сады с пашнями. Даже миграционный туннель был обозначен, хотя его наверняка поглотили льды еще до того, как нарисовали первый вариант карты. Она была подписана плавным, беглым почерком: Надежда Грейс[1]. Так первоначально называлось поселение, которое с годами превратилось в Грейсхоуп. Как Роуэн говорила, всему виной обыкновенная человеческая лень.

У верхнего края карты красовался символ солнца, а внизу стояла метка в виде дерева, означавшая, что эту карту нарисовал представитель первой линии родословной. Но это ни к чему не вело.