Восход черного солнца

Темно-серый цвет неба на востоке медленно сменялся болезненно-зеленоватым; он вздрогнул, когда свет опалил его перья, но удержался на лету. Он с умыслом выбрал белую форму, и это ненадолго спасало; случайный прямой луч солнца отразился бы от защитной оболочки. И все же глаза его ощутили жар и болезненное прикосновение, и его когти раздраженно сжимались и разжимались с каждым взмахом крыльев. Пора было снижаться, и поскорей. Следовало искать укрытие. Сколько минут осталось до восхода? Вот-вот рассветет.

"Рискуешь, Охотник? Не в твоем стиле. Дьявол! Все это проклятое путешествие не в твоем стиле".

Он тщательно осматривал землю внизу, ища... что? Как могут выглядеть пещеры Потерянных, как это отражается в потоках над ними? Каким знаком они сообщат о себе и откуда он узнает, как его прочитать? Главное - найти этот знак до того, как солнечный жаркий свет опять прижмет его к земле, чтобы не возвращаться к своим спутникам без проблеска надежды в который уже раз.

"Будь они прокляты, - мрачно размышлял он. - И будь проклята судьба, что завела меня сюда".

Он не мог бы сказать точно, что заставляло его продолжать поиски, хотя небо уже совсем посветлело, и все труднее давался каждый взмах крыльев, все труднее было сосредоточиться на какой-то разумной мысли. Он уже нашел две пещеры, что могли послужить подходящим укрытием от наступающего дня, но не спустился ни в одну. Вместо этого он повернул к северу в поисках хоть какого-то признака Потерянных, какого-то знака надежды, который он мог бы принести опечаленному отряду. И даже во время поисков его раздражало, что он о них заботится. Он уже достаточно потрудился, рискуя болью солнечного ожога. Это было слишком опасно. Это было слишком по-человечески. Но одно чувство не давало ему покоя, не давало отмахнуться от чужого дела. Отнюдь не сочувствие - злость.

"Я промахнулся", - думал он угрюмо, вспоминая тело Сензи. Не смерть человека беспокоила его, эта жизнь так же не имела значения, как и любая другая; и в другом месте, в другое время он мог бы раздавить ее сам, испытав не больше волнения, чем если бы раздавил комара. Нет - угнетал его тот простой факт, что его, Джеральда Тарранта, обвели вокруг пальца. Обманули. Его собственное Творение обернули против него же, а он даже не почувствовал. Вот что жгло его больше, чем свет Домины, больше, чем наступающий день.

"Тебе придется умереть, враг мой, и не самым приятным образом. Я тебе это обещаю".

Он рыскал по земле глазами посвященного, читая потоки, текущие внизу. Отыскать обычные пещеры было нетрудно; завихрения, что возникали над ними, делали их видимыми, подобно скалам в бегущей воде, и он легко определял их свойства - размер и приблизительные очертания. Но на этот раз его интересовало другое. Может, густые испарения, может, изменчивая рябь над пещерами особого рода, над подземной путаницей ходов, вырытых не природой, но ракхами.

И как раз когда нижний край неба окрасился запретным для него золотом, как раз когда он понял, что должен укрыться без промедления, и плевать, достигнута цель или нет, он увидел это. Его внимание привлекла полость в земле. Он снизился и разглядел место вблизи. Да! Вот оно.

Неповторимый узор земного Фэа отмечал западный склон горы под ним, последовательность кругов и завихрений слишком напоминала рукотворную схему, чтоб быть естественной. Вид у туннелей был такой, как будто они совсем одинаковы. Он осмотрелся, увидел и другие склоны с тем же рисунком; целый район, должно быть, был продырявлен, как сыр. Он переборол порыв исследовать дальше и ринулся к земле, высматривая укрытие. Его мышцы уже горели в лучах рассвета; над ним уже гасли звезды Обода. Он быстро проверил землю внизу, выискивая какие-нибудь признаки присутствия врага; нет, ничего такого не было. Наконец, убедившись, что кругом безопасно - по крайней мере, сейчас, - он дал потоку подхватить себя. Дал своей плоти раствориться в нем, так что только вера теперь поддерживала искру его жизни. Это было ужасно, и ужас нисколько не уменьшился за многие годы, что он практиковался в этом искусстве. И уж никак не делалось легче в ракханских потоках, где сложно поддерживать даже простое Творение, много более легкое, чем это, смертельно трудное. Но надо делать то, чего требует выживание. Другого пути нет.

Изменение истощило его последние силы, и поскольку людей здесь не было, он позволил себе обессилеть, он безрассудно тратил драгоценные секунды, он потворствовал себе, наслаждаясь блаженством полного изнеможения. Он страшно уставал по ночам, вынужденный поддерживать силы с помощью примитивных ракхов, а иной раз и еще более примитивных существ. Если бы он использовал собственную силу, а не собирал ее вокруг, ему давным-давно пришлось бы перестать Творить. Люди понятия не имеют, как это путешествие изматывает его - и, черт их возьми, не собираются понимать. Разумеется, он не боится. Уж никак не этого наглого, надутого дурака-священника. Это больше вопрос... гордости. Упрямства. И безусловно, самозащиты.