Восход Черного Солнца и другие галактические одиссеи

– Послушайте, Грешем, – серьезно сказал он. – Мне неизвестно, что с вами произошло. Энцефалограмма – сплошная загадка. Ваш мозг испускает излучение, которое я не смог ни с чем сопоставить. Теоретически на свете могут быть разные странности. Например, радиоприемник не должен перехватывать посылаемые волны, но перехватывает же! Да и телепатия – в теории – возможна. Допустим, воздействие атомного взрыва слегка изменило ваш мозг, пробудило скрытые способности, новые ощущения, о которых мы мало знаем…

– Вам явно придется придумать для них новые названия, – сказал Грешем, стоило Блэку запнуться и сделать паузу. – Но мне нет дела до научных определений. Я снова вижу. Да, не с помощью глаз, но – вижу.

На мгновение он замолчал, и в его лице Блэк увидел восторг, словно от созерцания невероятных красот, не доступных ни одному зрячему. Когда Грешем снова заговорил, восторг прозвучал и в его голосе.

– Я вижу! – повторил он по большей части себе. – Остальное не важно. Я чувствую совсем рядом что-то живое, разумное и… отчаявшееся. Я вижу его глазами. Его мыслей я не понимаю, они слишком чужды мне. Оно пытается что-то сказать мне и не может, но даже это не имеет значения. Важно лишь зрение и все, что оно позволяет мне видеть. – Он задумался, затем пробормотал: – Так красиво. Я всегда ценил красоту. Поэтому мы и встретились здесь, в этих тропиках, вдали от городов и прочего безобразия. И что теперь! – Он хохотнул, его тон изменился: – Если бы я знал вас в лицо, то не говорил бы этого. А так можно высказать все, что я чувствую. Нет ничего важнее красоты, и я отчасти даже рад тому, что со мной случилось, раз теперь я вижу мир так… так, как сейчас.

– Как именно? – Блэк, напрягшись, подался к нему. – Расскажите.

Но Грешем покачал головой:

– Не могу. Не подберу слов.

Какое-то время двое мужчин сидели молча. Хмурый Блэк рассматривал восторженное лицо слепца. Грешем смотрел глазами другого существа, смотрел на вещи, которых не мог описать.

Что-то блеснуло среди далеких, совсем далеких волн, перевернулось и вновь ушло под воду.

Наутро Грешем не проснулся. Блэк заподозрил каталепсию. Его пациент лежал безмятежно, с едва бьющимся сердцем, почти не дыша. Пару раз спящий кривился, по его лицу пробегала рябь – признак эмоций. Вот и все. Очень долго он оставался между жизнью и смертью.

На самом же деле он был вдвойне, втройне, стократно жив совсем в другом месте.

Позже он вспоминал, что это случилось с ним незадолго до рассвета. Вначале он чувствовал, как что-то тянется к нему, внутренним зрением улавливал проблески и затемнения, как у затвора фотообъектива. Чья-то мысль колотилась о барьер на стыке двух разумов – и не могла пробиться, оставаясь слишком чужеродной.

Полуспящий разум Грешема ничего не понимал. Ища контакта, он потянулся к чужим разумам вокруг себя. К мыслям птиц, искорок жизни, взмывающих и падающих на ветру, как блеклые и бесформенные частички облаков. К мыслям других крохотных созданий, подводных, нечетких, переплетающихся в зеленых пустотах. Но куда бы Грешем ни обращался, он всегда выходил на Пловца.

В конечном счете Пловец, вероятно, понял, что они не могут общаться и что остался лишь один вариант. Нужно показать Грешему то, что так хотелось рассказать. А для этого был один-единственный способ.

И Пловец нырнул вниз в жемчужном сиянии рассвета, слившего море и небо так, что возникла гигантская пустота, с крошечным силуэтом «Альбакора» во многих милях вдалеке; тело спящего Грешема таилось внутри корабля, пока его разум погружался с Пловцом в бездонное море.

Вниз, вниз, в неохватную бездну под атоллами, где в любой пропасти можно спрятать целый Эверест. В отличие от людей, Пловец мог выдержать давление. Да, это существо было разумным… но все же другим. Обитатели морей были устроены совсем не так, как живущие под небом. Точно так же и подводные города должны были выглядеть совсем иначе.

Грешем еще никогда не испытывал такой телесной свободы. Ему передавались физические ощущения Пловца, двигавшегося в благоприятной среде, где можно свободно плыть в любом направлении. Тело Пловца было странным и сильным, и хотя разум Грешема временно обосновался внутри его, ему никак не удавалось представить это существо.

Неописуемая разница между ними ощущалась в каждом движении, размеренном и плавном: мускульный рывок, со всей силой направляющий тело вниз. И чем глубже оно уходило, тем меньше становились боль и дискомфорт. Расе Пловца суждено было жить под давлением на большой глубине, и оно понемногу выравнивалось, так что тело вновь полностью подчинилось своему хозяину. От этого глубокого, чувственного наслаждения Пловец следовал вниз по спирали, совсем как птицы, играющие с ветром, или танцующие в море дельфины.

Темнота сгущалась. Но Грешем уже различил внизу новый, загадочный свет – неземную утреннюю зарю в световом диапазоне, недоступном людям, что смотрят на мир обычным способом. Грешему не хватило бы слов, чтобы описать цвет этой бездонной зари и ее медленно проступавшее сияние, которое пронизывало безбрежные воды, не знавшие солнца.