Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

Рахмат, милая, хорошо. Язык, говорят, и до Мекки доведет.

— У нас говорят—"до Киева", — улыбнулась хозяйка. Но дела это не меняет. Располагайтесь, как дома. Здесь пока и поживете…

— Недаром говорят, что язык соловья соловей разумеет. Так и эти женщины очень скоро нашли много схожего в своих судьбах, радостях и бедах и почувствовали себя сестрами, давно разлученными и вот теперь неожиданно свидевшимися. Долго выкладывали они друг другу, что лежало на душе, — самое сокровенное, самое дорогое.

И у меня три сына на войне погибли, — тяжело вздохнула Олеся, утешая Саодат-оя. — Старший Микола погиб в Сталинграде. Могила Павло — в Италии. Петро же мой лежит в Порт-Артуре. — Олеся глубоко и надолго задумалась. Потом тихо сказала: — Если бы хоть могла я посетить их могилки…

Ваше горе тяжелее моего, — сочувственно произнесла Саодат-оя, вытирая кончиком платка непрошенные слезы.

— Да и те, что остались, едва оперились, вылетели из гнезда, — .сетовала тетя Олеся. — Дочь работает в ваших краях, в Фергане, — там еще ее дядя воевал с басмачами.

— Что вы говорите? Ваш брат бывал в наших краях? — спросила Саодат-оя.

Они говорили и говорили. Олеся рассказала своей узбекской сестре все, что знала об Арифе. Он первым ворвался в занятое врагом село, дрался до последнего дыхания. Его окровавленный комсомольский билет хранится в. школьном музее. Юные следопыты и отыскали мать героя.

— Теперь отдохните, — сказала тетя Олеся. — Завтра мы посетим его могилу. Вся Деревня отдаст дань любви и уважения вашему сыну.

Памятник открывали утром, когда солнце золотыми лучами оповестило о рождении нового дня. В память об отваге Арифа Гаффарова много сердечных, теплых слов произнесли партийные и советские работники, колхозники и школьники. Земной поклон от них принимала она, узбекская женщина, мать героя. Сама Саодат-оя не могла говорить. Сердце сжимали боль и радость, тоска и тихий покой. Только своп материнские слезы навек обронила она у подножия памятника.

Перед отъездом домой она завернула горсть украинской земли с дорогой могилы… Под силу ли художнику изобразить руки матери в тот момент, когда она берет землю с могилы родного сына? Какой трагической музыкой мог бы передать композитор биение материнского сердца в это мгновение? Какие слова нашел бы поэт, чтобы передать потрясение ее души?

Далекие могилы моих соотечественников… Нет им числа. Сколько похоронено в них любви, мечтаний, несбывшихся надежд! Кто оценит, эту жертву?

Только те, кто ценою дорогих страданий, ценою других жизней получили счастье жить на земле.

Бейте врага, не жалея, бравые солдаты.
Пусть подохнет Гитлер — гад проклятый….

Слова его песни падали в тягостную тишину, какая обычно бывает перед грозой.

Призывников построили. Было ясно: смотрели друг на друга, быть может, в последний раз, и потому слез не стеснялись ни те, кто уезжал на фронт, ни те, кто оставался дома.

— По вагонам! — эхом пронеслась команда.

Тишина лопнула. Слова прощания, напутствия, зов, крик, плач, — все смешалось. Малые дети окропляли холодной водой лица матёрей, для которых расставание с сыновьями было особенно трудным. Многих из них горе на глазах сделало согбенными старухами, другие не могли идти, не оперевшись на чье-нибудь плечо…

С трудом высвободился Арифджан из объятий матери. Она ни за что не хотела отпускать его ни на войну, ни к Сумбуле — проститься. И все же он вырвался к любимой, прижал ее голову к своему плечу. Она почувствовала его скупые слезы, они словно обожгли плечо.

— До свидания, — только и сказал он, стыдясь минутной слабости.

— Счастливого пути вам, скорого возвращения, — прошептала Сумбула.

В глазах ее, как росинки на лепестках розы, сверкнули слезы. Торопливо она вынула спрятанный на груди шелковый платок и протянула его Арифу. На платке за ночь красными шелковыми нитками она вышила: "Я в косичках, украшенных брелоками, верность сохраню. Ты, мужским опоясанный поясом, измены не допусти!" Ариф взял платок, пахнущий джидой, нежно глянул на девушку, но ничего не успел сказать в ответ: властный гудок Паровоза прервал расставание…

Домой Сумбула вернулась поздно. Мать, увидев дочь на пороге, тревожно спросила:

— Уехал?

В голосе Сумбулы мать уловила страдание.

— Не убивайся так, доченька, — успокоила она. — Судьба осталась с нами, и она приведет твоего суженого обратно. Недаром говорят: и за сорок лет войны погибнет только тот, кому на роду написано. Пусть пуля облетит его стороной, — она молитвенно сложила руки и, решив, что окончательно успокоила дочь, закончила: — Сними платье, выстирай его, запылилось.

— Не могу, — глухо отозвалась Сумбула.

— Ты устала?

— Нет. На этом платье слезы Арифджана…

Время не властно над памятью.

Весть, пришедшая через тридцать лет, всколыхнула воспоминания, тоску о прошедшей молодости, воскресила короткие и яркие, как вспышки, минуты любви. Всю ночь провела Сумбула без спа и твердо решила: в такой день её место рядом с Саодат-оя.