Восхождение

Здесь в окружении густого леса стоит полуразрушенная кирпичная церковь. Вокруг — руины. Приближение нашего рокочущего красномордого зверя взметает ввысь стаю испуганных птиц. Мы выходим, крестим лбы и молча взираем на это неожиданное чудо. По всему видно, здесь когда-то стоял небольшой монастырь, да порушили его. Не добрались только до церкви, хотя со временем и ей досталось. От прежней непорочной белизны остались грязно-белесые пятна штукатурки по щелястому красному кирпичу. Над куполом — деревянный восьмиконечный крест, проволокой на скрутке привязанный к основанию прежнего, золотого.

Навстречу нам выходит тощий монах в латаной-перелатаной рясе с седоватой всклокоченной бородой и доброй улыбкой. Из-под темно-серого сатинового фартука он достает иерейский крест на цепи и бережно прижимает его к груди. «Мир вам, дети мои», — слышим негромкие слова и по очереди подходим под благословение. Рука его исцарапана, суставы опули, на ладонях толстые шершавые мозоли. Вблизи заметна тонкая розовая пыль, покрывающая одежду его и волосы.

— Вы, я вижу, верующие? — спрашивает монах.

— Да, вроде… — пожимаем плечами.

— Тогда давайте помолимся вместе, — полувопросительно предлагает он и добавляет: — И я с вами отдохну.

Следом за монахом идем по кирпичному щебню внутрь храма. У открытых царских врат останавливаемся. Монах на стареньком аналое зажигает свечу и теплое ее сияние из полумрака выхватывает несколько икон и царящую вокруг разруху. Расчищено небольшое место у иконостаса и алтарь. Монах нараспев читает часы, заполняя пространство храма хрипловатым, но сильным голосом.

Слова молитвы заполняют пространство своей непостижимой мощью, полыхая нетварным светом в полумраке поруганной святыни. Мое сознание, забитое сором суеты, совершенно не желает впускать молитву в сердце. Мои глаза рассеянно шарят по разворованному иконостасу, по убогому престолу, сколоченному из неструганых досок, покрытому латаными золотистыми ризами, по обшарпанным стенам вокруг, по пыльным плечам и волосам иеромонаха, самозабвенно восклицающего: «Яко Твое есть Царство и сила и слава, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь!». А я вместо Царства и Славы вижу разруху и позор рук человеческих. И мутный ручеек гаденькой тоски затопляет мое сердце.

Монах распевает псалмы. В моей голове проносится: «Ну, это я знаю…», и глаза снова расползаются по руинам. Но вот монах смолкает, он переворачивает желтую мятую страницу, прокашливается и громко внятно произносит: «К Тебе, Господи, воздвигох душу мою. Боже мой, на Тя уповах, да не постыжуся во век!..». Эти слова, ломая все преграды, накатывают на меня, наполняют верой и надеждой. Следом за очищающей волной наступает покой и уверенность: все идет, как надо. Все хорошо и правильно. Потому что мой Господь со мной. «Вси пути Господни милость и истина, взыскающим завета Его и свидения Его».

После молитвы поднимаемся по узенькой лестнице, сокрытой в толстом церковном простенке, куда-то наверх. Под ногами скрипят и ходят ходуном полусгнившие деревянные ступени. Следом за хозяином входим в маленькую келию, где узкая лежанка, столик, стул и печурка занимают почти все пространство. Рассаживаемся и знакомимся. Монаха зовут отец Виктор. Он затапливает печь, ставит на нее чайник и рассказывает:

— Подвизался я раньше в монастыре. Жизнь там была сытая, но многозаботливая. Верите ли, братья, помолиться некогда было. С утра до вечера бегаешь, трудишься, а уж ночью падаешь от усталости, как подкошенный. Только Иисусовой молитвой и жил. Бывало, месяцами ни на исповедь, ни на службу попасть не мог. Томило все это меня, очень томило… Мысли разные мучили, что не обитель это вовсе, а какой-то колхоз, куда люди от голода животного сбегаются. А меня духовный голод томил. Ох, как томил… Поделился как-то с духовником своими мыслями. А он как закричит на меня, чтобы я это все выбросил из головы. А чтобы неповадно было, так мне сотню поклонов земных прописал перед Распятием. Верите ли, обрадовался я этому. Утром стал в собор наш ходить и поклоны класть. Слаще меда для меня те поклоны были. И весь день, что ни делаю, а Распятие передо мной, как солнышко сияет, так и горит!

Отец Виктор улыбается, осторожными движениями расставляет начищенные эмалированные кружки, сыпет из пачки чай, заливает кипятком. С полочки снимает банку с медом и ставит на стол. Из холщевого мешочка сыпет горку разноцветных сухарей.