Восхождение. Кромвель

— Вы что же, хотите возмутить народ и освободиться от содействия лордов?

Хайд его поддержал:

— Не в обычае нижней палаты таким образом обнародовать свои акты. По моему мнению, это решение незаконно и будет губительно. Если оно будет принято, я требую, чтобы мой протест был занесён в протокол.

Палмер закричал:

— Протестую!

Со всех сторон понеслось:

— И я протестую! И я!

Оппозиция кричала, что такого рода протесты позволительны лордам, но не депутатам. Джон Пим попытался доказать их незаконность и указал на опасность раскола. Ему ответили бранью. Он продолжал. Его остановили угрозами. Триста человек были уже на ногах и готовы были ринуться в драку. В этот крайний, решающий миг Джон Гемпден предложил закрыть заседание и отложить окончательное решение до завтра. Триста человек облегчённо вздохнули и двинулись к выходу. Толпа стиснула, понесла и прибила Фокленда к Кромвелю, молчаливому и суровому. Фокленд с задором спросил:

— Что скажете, были ли прения?

Кромвель точно проснулся и негромко сказал:

— В другой раз буду вам верить.

И вдруг склонился к его уху и прерывисто зашептал:

— Если бы ремонстрация не прошла, я завтра же распродал бы всё имущество и больше никогда не увидел бы Англии! Я не шучу. Я знаю многих честных людей, которые сделали бы то же самое.

4

Оппозиция прибегла к насилию, торопясь застать своих новых противников, умеренных депутатов, врасплох. Не успели усталые представители нации разойтись по домам, как был арестован и помещён в Тауэр Палмер. Искали Хайда, но не нашли. Умеренные вернулись на заседание в страхе, что каждый из них может быть арестован. Фокленд потребовал объяснений. Они были даны, до того неубедительные и путаные, что им не поверил никто. Обстановка час от часу становилась всё напряжённей. Видимо, этого и добивались вожди оппозиции. Они вновь предложили обнародовать Великую ремонстрацию. На этот раз парламентарии, не вдаваясь в подробности, стали голосовать. Предложение получило большинство в двадцать три голоса. Палмер был выпущен на свободу. Преследование Хайда было прекращено. Умеренные затаились, однако насилия над собой ни забыть, ни простить не могли.

Двадцать пятого ноября в Лондон возвратился король. В Шотландии ему не удалось получить помощь против парламента, однако слух о том, какие уступки он сделал вчерашним шотландским повстанцам, быстро распространились по Англии. Они вселили надежду, что он возвращается, чтобы такие же уступки сделать парламенту в Лондоне. Всем хотелось, чтобы распря наконец прекратилась и был восстановлен мир. Начиная с Йорка в ожидании мира простые люди восторженно встречали своего монарха. В Лондоне толпа зажиточных граждан, в блестящем вооружении и верхом, с распущенными знамёнами мэрии и цехов, выехала навстречу ему и, радостно приветствуя, изъявляя любовь, проводила до Уайт-холла. Король со своей стороны повелел выкатить бочки вина для простых горожан. Пьяные люди до утра бродили по улицам с криками:

— Да здравствует король Карл! Да здравствует королева Мария!

Голова венценосца закружилась. От него ждали уступок и мира — он принял восторги и крики как благословение на борьбу и пошёл в наступление. На другой день отобрал у парламента стражу, которая была учреждена по решению оппозиции, демонстративно принял послов Испании и Франции и вёл с ними переговоры об ирландских делах. Оба, от имени своих католических величеств, предложили ему военную помощь против мятежников. Карл заверил, что в Ирландии происходят лишь мелкие стычки, которые скоро улягутся сами собой, поскольку мятежников не поддерживают порядочные люди, но прямо от военной помощи не отказался. Рассчитывая привязать к своей колеснице лондонский Сити, пожаловал звание рыцаря лорду-мэру и нескольким ольдерменам. В честь своего возвышения лорд-мэр устроил банкет в Гилд-холле, здании лондонской мэрии, и пригласил на него государя. Тот принял приглашение. Крупные торговцы и финансисты были польщены столь высоким вниманием. Король вообразил, что они на его стороне и повёл себя вызывающе. Одиннадцатого декабря депутация от нижней палаты представила ему Великую ремонстрацию. Он выслушал её с насмешливым выражением лица, точно дразнил тех, кто пытался его оскорбить, хотя попытка, в сущности, выглядела невинной. В самом деле, злоупотребления и беззакония, которые ему ставила в вину ремонстрация, давно были в прошлом. Нынче он был чист перед парламентом и народом. Правда, тон документа был вызывающим, но благоразумие требовало оставить это в стороне, принять ремонстрацию и благодаря этому шагу примириться с парламентом. К несчастью, королём владела гордыня, этот человек не думал о том, что играет собственной жизнью и судьбой страны. Он был убеждён, что он всегда прав, потому что он помазанник Божий, думал только о том, что ему представился случай оборвать зарвавшихся подданных, и Карл, не скрывая презрения, их оборвал:

— Неужели вы хотите её обнародовать?