Восхождение. Кромвель

Возможно, эта мера остановила тех, кто бряцал оружием в Уайт-холле. Три дня спустя монарх отказал предоставить парламенту стражу, но объявил:

«Я обязуюсь торжественно и ручаюсь честью короля охранять вас, всех и каждого, от всякого насилия, с таким же тщанием, какое я мог бы употребить для моей собственной безопасности и для безопасности моих детей».

Ему никто не поверил. Он несколько раз давал Страффорду точно такое же честное слово, а тот был мёртв. Не мешкая ни минуту, парламент разослал распоряжение лорду-мэру, шерифам и городскому совету держать наготове ополчение лондонских горожан и во всех уязвимых местах Сити выставить сильные караулы.

Приказ был отдан в самое время. К вечеру в тот же день, когда король давал честное слово, на заседание верхней палаты явился Эдуард Герберт, генеральный прокурор, и обвинил в государственной измене именем короля лорда Эдуарда Монтегю-Кимболтона, а также Пима, Гемпдена, Холза, Строда и Гезлрига. Генеральный прокурор предложил образовать комитет для разбора выдвинутых королём обвинений и тут же, пока суть да дело, арестовать депутатов.

Лорд Кимболтон встал и твёрдо сказал:

— Я готов повиноваться всем повелениям, которые последуют от палаты, но, так как против меня выдвинуто публичное обвинение, я требую, чтобы публичным было и моё оправдание.

Тем временем в нижнюю палату пришло сообщение, что, ещё не предъявив обвинение, король направил в дома подозреваемых своих представителей, те обыскивают, отбирают бумаги и накладывают печати, не имея постановления суда. Права граждан и привилегии депутатов были откровенно нарушены, точно король бросал вызов депутатам, и представители нации тотчас потребовали арестовать тех, кто этот незаконный обыск провёл. Происшествие ещё волновало умы, когда из палаты лордов явился герольд и объявил:

— Именем короля, моего государя, я пришёл требовать, чтобы господин председатель выдал мне пятерых джентльменов, членов этой палаты, которых его величество повелел мне арестовать по обвинению в государственной измене.

Герольда выслушали в полном молчании. Никто не двинулся с места. Обвинённые в государственной измене не шевельнулись. О выдаче их на расправу не могло быть и речи. Председатель предложил герольду покинуть палату. В тишине и спокойствии, не свойственным представителям нации, составили комитет, в состав которого включили Фокленда и Колпеппера, новых королевских министров. Их положение было глупейшим: король клялся, что не станет ничего делать, не советуясь с ними, а они ничего не знали о том, что готовится обвинение, несвоевременное, нерасчётливое, более опасное для короля, чем для парламента. Его члены тотчас отправились к монарху и доложили, что на столь важное обвинение представители нации могут ответить только после серьёзного обсуждения.

Обсуждение состоялось совместно с палатой лордов и было коротким. Разногласия между палатами на время исчезли. Король явным образом зашёл чересчур далеко, не взвесив обстоятельств, не рассчитав сил. Парламент единодушно постановил снять печати с домов обвиняемых. К королю отправился герцог Ричмонд и от имени обеих палат потребовал вернуть парламенту стражу. Король нахмурился и с ядовитой усмешкой сказал:

— Я дам ответ завтра.

Ночь была беспокойной. По улицам Лондона ходили усиленные патрули, составленные из горожан. Ночная тьма то здесь, то там нарушалась тревожными бликами факелов. Из дома в дом переносились беспокойные слухи. Говорили, будто король собрал вокруг себя кавалеров и приказал им быть наготове, а в Уайт-холл доставили из Тауэра пушку и две бочки пороха. Все понимали, что происшествие требует чрезвычайных мер. Пуритане всю ночь молились, роптали и плакали. Многие кавалеры были подавлены: глупость происшествия была для них очевидна.

Король в самом деле собрал вокруг себя три или четыре сотни вооружённых дворян. Это была вся его военная сила, которую он мог противопоставить трём или четырём сотням депутатов парламента, таких же дворян, которые были так же вооружены и с таким же мастерством владели оружием, и толпе горожан, которые с утра до вечера охраняли Вестминстер. Он всё ещё заблуждался, что достаточно одного имени, чтобы верные подданные без сопротивления, без ропота повиновались ему. Карл решил лично явиться в парламент и, не прибегая к силе, одним своим видом смирить непокорных. И обещал заплаканной королеве возвратиться победителем через час.

Та тоже сохраняла наивную веру в сияние королевского имени. Она действительно считала минуты и ждала своего Карла с часами в руках. Под её окнами раздавался сдержанный шум, негромко звенело оружие, стучали подковы и камень двора. Государь в шляпе с перьями, с орденом на груди выехал за ворота. Его сопровождали три или четыре сотни гвардейцев, кавалеров и студентов-юристов, которые издавна пользовались монаршим покровительством и теперь явились, чтобы его поддержать.