Восхождение. Кромвель

Похоже, кавалеры, первыми увидев ненавистных круглоголовых, забили тревогу и выстроились в привычную линию на другом конце обширного зелёного поля, удивительно удобного для конной атаки. Заслышав звуки тревоги, увидев плотные и стройные ряды неприятеля, полковник ни на минуту не усомнился, что его горсточку необстрелянных новобранцев сам Господь бросил на чашу весов и построил своих драгун на расстояние выстрела. Началась перестрелка, длившаяся около получаса, не принеся особенного ущерба ни той, ни другой стороне. Несмотря на явное преимущество в численности, кавалеры не решались атаковать.

Это был первый самостоятельный бой Кромвеля. Решение зависело от него одного. Было довольно этого получаса, чтобы правильно оценить обстановку, и он, сельский хозяин и скотовод, оценил её вернее и лучше, чем кавалеры, прирождённые воины, наследственные солдаты английского короля: когда враг стоит в нерешительности или трусит, его необходимо стремительно атаковать, таков непреложный закон войны, который моментально уловил его практический ум. Кромвель отдал приказ и двинулся впереди крупной рысью, вслед ринулась кавалерия, ещё плохо обученная, но уже привыкшая к беспрекословному повиновению. На другой день он кратко закончил свой отчёт для парламента:

«Они держались стойко, но мы с Божьей помощью их опрокинули. Неприятель бежал, и мы преследовали его две или три мили».

Так Оливер Кромвель одержал свою первую и решительную победу на поле брани, тем более важную, что в те дни это была едва ли не единственная победа парламентских войск. Армия Эссекса, стоявшая на подступах к Лондону, имела жалкий вид и медленно разлагалась. Жалованья не платили, одежда изнашивалась, заканчивались продовольствие и фураж. Напрасно граф Эссекс, подобно Кромвелю, забрасывал комитеты посланиями, в которых описывал своё неприглядное положение и просил выслать деньги. Его призывы оставались такими же безответными, как призывы Кромвеля и других командиров. Он было начал наступление на армию короля, но вскоре вынужден был отступить, расположил своих солдат лагерем и оставался в полном бездействии.

Вероятно, граф простоял бы так до самой зимы, если бы чрезвычайные обстоятельства неожиданно не пробудили парламент. Тридцать первого мая, во время поста, когда обе палаты стояли обедню в церкви святой Маргариты, расположенной тут же, в Вестминстере, Джону Пиму передали записку. Он тут же её прочитал, перемолвился вполголоса с соратниками, и все они вышли, не дожидаясь окончания службы. Бумага извещала о заговоре, в котором участвовали не только именитые горожане, но многие из лордов верхней палаты и даже кое-кто из парламентариев. Предполагалось, что заговорщики замыслили спешно вооружить приверженцев короля, захватить Тауэр и склады вооружения, занять подступы к парламенту, арестовать вождей оппозиции и впустить в Лондон вражескую армию, причём днём выступления было назначено именно тридцать первое мая.

Чрезвычайная комиссия тотчас была образована. Следствие началось и велось так энергично, что к концу дня заговорщики были изобличены, зачинщики арестованы и предстали перед судом. Суд был скорый, но странный. Перед военными судьями предстало всего семеро зачинщиков заговора, они осудили всего пятерых, к смертной казни были приговорены только двое из них, вопреки тому, что военные суды во все времена отличаются особой жестокостью приговоров. Эти двое оказались тоже какими-то необычными заговорщиками. Они не только раскаялись в несовершенном преступлении, но и радовались, что их остановили. Взойдя на эшафот, один из них обратился к народу:

— Я молил Господа, чтобы Он вразумил нас, если этот замысел не должен был послужить к Его славе. Господь услышал мою молитву.

Другой обречённый вторил ему:

— Я очень рад, что заговор наш был раскрыт: он не кончился бы добром.

Вожди оппозиции не захотели обнаружить истинные размеры открытого заговора и намеренно отнеслись милосердно к виновным. Двумя казнями они как будто надеялись запугать монархистов, укрывшихся в Лондоне, и смутить короля, который и без того не предпринимал решительных действий, а своим великодушием они намеревались прекратить разногласия, которые не только уже разъединили обе палаты, но и рассорили между собой самих представителей нации. Им нужен был мир, они стремились к нему и не могли не понимать, что на карте по-прежнему стоит их свобода и жизнь.