Восхождение на Макалу

Радость от покорения вершины — странная смесь почти абсолютного утомления, внезапного отключения рассудка — как бы ни боролись мы против этого — и еще того почти не поддающегося определению чувства, которое мы осознаем и переживаем позднее. Без сомнения, все это относится к любой победе мечты, мужества, разума и самых великолепных возможностей человека. Так бывает и на олимпийских стадионах, и на вершинах гор.

В ту ночь наша коротковолновая пардубицкая рация VXW-020 была включена на постоянный прием.

Рация передавала шумы, треск — быть может, пересекались неведомые волны (ведь их так много бродит в эфире!) или это столкнулись случайно вспышки чьих-то мыслей, чтобы тотчас разойтись, улететь в пустоту Вселенной...

Но ни один из этих импульсов не исходил из лагеря 6 под вершиной Макалу.

Сверкающим безветренным утром мы настроились на волну Катманду и передали сообщение:

«Телекс ЧСТВ Прага 122650.

Чехословацкая экспедиция в Гималаях достигла вершины Макалу 24 мая в 16.30 по непальскому времени».

Было секунда в секунду шесть утра, и из репродуктора еще звучал (как то предписывает конвенция) ответ из Катманду о том, что сообщение принято, когда наша пардубицкая рация передала: Карел до сих пор не вернулся в лагерь 6.

Два этих сообщения переплелись в столь жестоком контрасте, что никогда не изгладятся из памяти тех, кто их слышал. Радость и скорбь — сестры, повсюду сопровождающие человека, — разом придали всему новый смысл.

Все прочее уже разыгрывается на испанской трассе. Гонза с доктором Хладеком поднимаются наверх, в палатках приготовлено все для инъекций, лекарства, чай, укрепляющие средства. Лео несет наверх кислород, идут наверх Милослав Нейманн, и Иван Фиала, и все, кто в силах, и даже те, кто уже без сил.

Только Чиринг Ванг Чо, носильщик из деревни Алун, спускается к Тадо Са, чтобы принести красных цветов для встречи штурмовой группы.

А Карел все не возвращается в шестой лагерь.

26 мая к вечеру в базовом лагере появляется Милан Кришшак; его обнимают, снимают на кинопленку, глубокое волнение охватывает всех, и Мингма подает пришедшим горячий чай.

О цветах все забыли.

Вот что рассказал Милан вечером в тишине синей общей палатки:

«До семи часов мы с Михалом шли без кислорода. Потом надели маски. Я вдыхал по два литра в минуту, Михал — по три. Мы прокладывали тропу. От шестого лагеря чуть вправо и вверх, потом по снегу прямо вверх, метров триста, где кончались веревки. Мы траверсировали к гребню, где соединяется «французское» западное ребро с юго-восточным «японским». Над нами был высокий скальный карниз, мы взобрались на него по старым веревкам — это было трудное место. Там у Михала кончился кислород, его затошнило, и в три часа дня началась рвота. Мы трое — я, Хорди, за нами Карел — пошли дальше. Еще метров полтораста по снегу, потом по скальной плите, покрытой снежной крупкой. Мы с Хорди добрались до вершины примерно в 16.30, минут через двадцать пять пришел Карел. Он отлично прошел самые тяжелые места. С вершины мы видели только гребни и пики, окружающие Макалу, вершину Эвереста, серо-белые тучи да Канченджангу. Потом стали спускаться, я шел впереди. Со скального карниза спустились дюльфером, и здесь расстояние между нами немного увеличилось, я траверсировал к снеговой стене и заново протоптал уже занесенную тропу. Быстрее прошел у меня спуск по веревкам, которые мы натянули утром, их было метров триста. После этого траверсировал к шестому лагерю. Михал уже приготовил чай, а я повалился в палатку и сразу заснул. Хорди пришел часа через два, мы думали, что вот-вот придет и Карел, но настала ночь, и мы поняли, что дело скверно. Мы вышли с Михалом из палатки, стали кричать, но Карел только утром отозвался несколько раз, мы даже разглядели его в полукилометре от нас. Или это нам показалось. В девять утра он замолчал. Из базового лагеря мы получили приказ ждать; кричать, идти наверх мы были не в состоянии, Михалу было очень плохо, и мы едва держались на ногах. В половине десятого мы приняли приказ спускаться, но спуск мы начали только в четверть одиннадцатого. Карела мы больше не видели и не слышали».

А на дворе опять снег, хмурый барунский вечер, снег сменяется теплым дождем, и почти точно день в день, как и три года назад, начинается период муссонов. Когда перестал снег и дождь и наша печаль уже не могла увеличиться больше, птицы, быть может жаворонки, проводили день, угасающий здесь, под тучами, а вершина Макалу озарилась заревом заката, как озарялась вчера, и позавчера, и в каждый из шестидесяти пяти дней, пока экспедиция жила здесь, наступала на вершину, страдала и снова собиралась с силами. И птичьи голоса вселяли надежду, что завтра снова заголубеет небо над пиком VI и вершина Макалу зажжет на востоке новый ясный день.