Восхождение на Макалу

И в тюканье пишущей машинки вплетается глухой стук альпинистского молотка. Позади нашей палатки торчит камень в форме обелиска, на нем натянута антенна рации. Мирек Пельц стоит на сиденье, подвешенном к выступу скалы, и бьет отверстия в граните: здесь будет прикреплена бронзовая доска с именем Яна Коуницкого. Она будет прикреплена на том самом обелиске, перед которым три года назад великий лама из Седоа служил погребальную службу и на котором тогда прикрепили крест из металлических трубок, оставшихся от конструкций общей палатки, да красно-сине-белый флажок — все это уже исчезло бог весть когда и куда.

20

Однако тактика подъема со всеми его операциями, как-то: перенос кислорода и веревок, размещение команд и так далее, еще раз запутывается. Отдыха это не касается: для отдыха уже не остается места в сложном графике последних дней и часов, в последний из которых на вершине Макалу взвился чехословацкий флаг.

20 мая в лагере 2 лежали в своих спальных мешках Михал, Сильвио, Анг Пхурба и Дава Цзеринг. В ледяной пещере лагеря 3 ждали в полусидячем положении Мило Нейманн, Милан Кришшак и Карел Шуберт; Анг Темба и Лхакпа Гелбу сидели в палатке, отказавшись делить сомнительное в отношении безопасности укрытие во льду.

Когда врачи говорят, что пациент плох, это означает, что жизнь его висит на волоске. И хотя дело у нас обстояло совсем не так, слово это часто появлялось в определении состояния здоровья членов экспедиции. Так вот, в те часы Сильвио и Йожо были плохи. Напрасно старался Михал вырвать товарищей из состояния депрессии и безразличия — они возрастали с каждой минутой, грозя завершиться неудержимым бегством. Милан молчит, а Карел, пожалуй, единственный, у кого мозг функционирует здраво. Скорей бы все кончилось в этих лагерях, скорей бы уйти от горы! Повернуться бы наконец спиной к Макалу и начать долгожданное возвращение! Ибо там, где, заслоненная восточными отрогами в изгибе долины, разом исчезнет из виду вершина, там начинается родной дом...

Но Михал не сдается. Он и Милан — в прекрасной форме. Надо идти наверх. Любой ценой. Надо влезть на верхушку страшной горы, над которой мы бьемся уже несчетные часы, дни, годы.

— Ты жаждешь славы, Михал, и поедаешь чеснок, как завоеватели самых тяжелых стен Гималаев. Как те, которым жажда славы до того бросилась в голову, что они рисковали, не щадя брата...

Карел имел в виду братьев Месснер, Рейнхольда и Гюнтера: последний бесследно исчез после взятия Рупальской стены горы Нанга Парбат в 1970 году. А может быть, он подразумевал восхождение на восьмитысячник Манаслу, когда погиб от истощения напарник Рейнхольда. Или пик Хидден в Каракоруме, где Рейнхольд всего за двое суток осуществил восхождение по юго-западной стене этого пика с ледника Абруццкого. Рейнхольд тоже поедал множество чеснока, считая его источником силы, отваги и вдохновения.

— Что? Это я-то жажду славы? И ты равняешь меня с Месснером? Немедленно спускаемся!

Это был последний всплеск напряжения, пронизанного радиоволнами от базового лагеря до самого высокого, — все аппараты были включены на прием; и это напряжение стало чем-то вроде капкана, из которого не вырвешься.

— Да ты не злись, Михал! Мы ведь пришли-то сюда, чтобы влезть на вершину Макалу, а вовсе не ради ребра как такового. Единственный смысл всего — подниматься. Не сердись. Надо идти. Сегодня поднимемся немножко. выше, а там еще и завтра, и послезавтра... Не сердись, Михал!

Так все было решено.

И хотя в последующие дни с половины пути между третьим и четвертым лагерями вернулся Йожо, изнуренный и павший духом, хотя вернулся и Сильвио, хотя Игорь не дошел по испанской трассе, Михал, Карел и шерпы поднимались от лагеря к лагерю, а страхующая группа — Гонза, Зденек, Лео и тот же Игорь — шла наверх по испанской трассе.

Все идет к концу; Анг Темба и Лхакпа Гелбу, выполнив свою задачу, за один день спустились из лагеря 5. Потом, сидя у огня, Анг Темба снял свои насквозь промоченные альпинистские ботинки, войлочные прокладки, носки из толстой шерсти и, сунув посиневшие ступни в горячую золу, начал разводить свои философские теории.

Цзеринг Намиал уже ходит по лагерю, состояние его улучшается с каждым днем, хотя он и цепляется еще слегка носком правой ноги за неровности почвы — точно по учебнику неврологии.

Всю ночь гудела Барун Кхола, влажный ветер, полоща палаточным брезентом, дул вдоль долины, часто в ночи гремели лавины ледяных осколков, так как теплый воздух разъедал ледники, сползающие с южных склонов горы.

Тучи рвались, проблескивали звезды, и одна из них очутилась точно над вершиной Макалу, похожая на огонек маяка, посылающего на землю бесконечный тонкий голубоватый луч.

А гора снова вспыхивала отражениями молний — грозы ходили над ущельями. Это предвещало хорошую погоду. Гора светилась собственным светом, словно исполинская неоновая реклама, и над восточным горизонтом начало бледнеть небо, более сильный свет зари поглощал зловещий отсвет горы и молний. День вставал над Макалу, предпоследний день.