Восхождение на Макалу

Кто из людей видел зарождение дня на такой высоте, кто был очевидцем угасания лунного света, этого холодного сияния, и заката луны, и появления света на востоке, там, где горную цепь венчает белая масса Канченджанги? Во тьме зарождается фосфоресцирующее сияние, оно сгущается — и вот брызнул фонтан света радужной дугой, и в центре ее торжественно восходит огненно-алое солнце, символ и свет! И с его восходом меняется смысл темноты, и конфигурации гор, и самой земли, снега, атмосферы, смысл и значение мира, и Вселенной, и наших действий, и нашей жизни.

Так что же произошло 14 мая 1976 года на юго-восточном гребне Макалу, ведущем к самому острию главной вершины, до которой, кажется, рукой подать?

Двое идут дальше. Достигли седла, перешли через его снеговое поле, перед ними — острый скальный выступ. Он черный и светло-коричневый, без малейшего признака жизни, ни мха, ни лишайника, разве что какие-нибудь бактерии или вирусы, занесенные ветром, уцепились в трещинах гнейса и, замороженные, высушенные, будут ждать века, а то и тысячелетия, чтобы когда-нибудь их снесло ветром ниже, где они могли бы ожить.

Технические трудности этого скального выступа оттесняют восходителей к восточному склону. У его подножия — белая снеговая площадка, где когда-то стояла палатка лагеря 6 японской экспедиции. По колено, по пояс, затем по грудь в смерзшемся снегу восходители лезут вверх, они уже высоко над седлом, они достигли восьми тысяч метров, и южная вершина уже на одном с ними уровне. В это время один из них поворачивает регулятор кислородного аппарата, и клапан регулятора, видимо ставший хрупким от мороза, ломается. Кислород вытекает из клапана с тихим свистом. Восходители стоят по пояс в снегу на склоне главной вершины.

Перед ними снег и над ними снег, и лед, и скала, и — вершина. Слева, на гранитном японском гребне, веревки японской экспедиции 1970 года, без сомнения, порваны ветром, перерублены обломками льда и камней. Японские крючья и карабины сверкают чистым металлом без ржавчины. Перед альпинистами — 475 метров подъема и вершина, а немного ниже юго-восточный, японский, гребень соединяется с западным, французским; там, на пятидесятиметровой отвесной черной стене, еще, пожалуй, сохранились французские и югославские веревки. А дальше уже будет снеговой гребень без веревок, фирн, лед, снежные заносы на юго-восточной стороне, ибо в этих местах ветер дует преимущественно с северо-запада, с Эвереста, с Тибета, из глубины континента. И самый верхний фирновый кристалл этих заносов и есть вершина Макалу.

Вот что было перед ними.

Какая безысходная красота, существующая здесь без смысла, без назначения! Какая безмерная отвага, устремленная вверх, и — измеримое притяжение земли, означающее возвращение домой, тепло, вдоволь еды и множество бесконечных радостей, таких, как глоток воды, травинка, встреча с детьми, с людьми...

Одиночество, пронзающее до глубины души, одиночество бьется языком безнадежности о стенки стратосферического колокола, о бесконечность космоса.

Одиночество — одна из самых страшных сил. Оно высится перед восходителями, подобно вершине Макалу, подобно стене, скале и льдам. Одиночество всюду вокруг них, во всех Гималаях, во всем мире распростерся этот ужаснейший недруг человека.

Восходители поворачиваются спиной к вершине — и начинают спускаться.

19

У Цзеринга Намиала была субтильная фигура, руки и ноги как палочки; это внушало нам опасения, что он не унесет двадцатикилограммовый груз по трудным маршрутам горных стен. Он был человек очень интеллигентный, никогда не участвовал в шерпских попойках, в свободное время использовал всякую возможность занять позу, которую Благородный рекомендует для медитаций, и затягивал монотонные ламаистские псалмы, ничуть не смущаясь тем, что рядом с ним шлепают карты, стучат игральные кости, а Анг Темба потягивает арак, вытянув губы трубочкой наподобие рыбьей морды, и развивает свои теории перевоплощений.

Когда Цзеринг Намиал вместе с другими шерпами первой штурмовой группы спустился с ребра на юго-восточном гребне Макалу, он жаловался только на обморожения да на содранные пальцы.

15 мая, вскоре после завтрака в базовом лагере, ко мне явился повар Мингма и голосом, слегка сдавленным беспокойством, попросил меня зайти в палатку Цзеринга. Он лежит без движения, у него отнялись правая рука и правая нога, левый глаз не видит и язык заплетается. Если мы замечали у носильщиков довольно безразличное отношение к судьбе их товарищей, то шерпы друг друга любили, помогали один другому, и с первого взгляда было видно, что относятся они друг к другу куда сердечнее, чем к «членам» экспедиции. Потому как последние, что ни говори, были просто наниматели и платили за услуги.

Все шерпы как один были встревожены состоянием Цзеринга. Особенно Анг Пхурба, деливший с ним палатку; он ухаживал за больным с трогательным усердием.