Читаем Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине полностью

Я позвонил, подошла женщина, обслуживающая его, передала телефон Солоухину, говорил он слабым голосом, но вполне понятным.

– Как ваше здоровье? – спросил я.

– Неважно.

Соборовать в больнице, он сказал, не надо, для этого нужны соответствующие условия, вот когда выйду, тогда, а причастить хорошо бы.

Договорились в какой день, лучше в пятницу, на этом условились. Через некоторое время мне звонят из больницы:

– Причастие не надо бы откладывать, давайте в четверг.

Я договорился с моим духовным сыном Виктором, жена Солоухина сказала, что она тоже хочет поехать с нами.

До этого я с ней созванивался, и она рассказала, что у него рак, он очень похудел, но радуется, когда к нему приходят.

Ехали мы с трудом, несколько раз путали дорогу, как будто кто-то мешал, не сразу попали в тот корпус, в котором он лежал. Союз писателей, как сказала жена, выхлопотал ему эту больницу (кремлевская) бесплатно, но они много платят тем, кто ухаживает за ним. Деньги пока есть – посчастливилось издать три его последних книги. Помолчала и добавила: за эти три книги пострадали издатели. Эти же книги и главные, за которые ненавидят его враги. Разговор продолжался. Они не знали, какой он болезнью болеет, хотя другим он сообщил. Ему предлагали операцию, он отказался. Сказал, что я уже все сделал для России, что мог, пора и уходить туда.

Наконец, мы попали в палату, в которой он лежал, в это время он спал. Около него дежурила женщина, верующая, как видно, сразу подошла под благословение.

Разбудить его было трудно, но он открыл глаза. Снова закрывал. Жена осторожно продолжала его будить. Более или менее проснулся. Стали молиться. Порой он широко раскрывал глаза, крестился. Начал исповедовать. Он был в полном сознании, вспоминал грехи.

Я спросил: нет ли у него сомнения или отчаяния. Он сказал твердо: нет!

– Находитесь ли вы с кем во вражде?

Он тоже определенно сказал, что нет.

Но как причастить, раздумывал я, проглотит ли он Частицу? Решил от Большой Частицы извлечь маленькую. Все-таки с большим трудом причастился. И сразу повеселел. Те, кто находился возле, говорили:

– Главное, заговорил отчетливо, почти прежним голосом.

Мы еще побыли немного, он помахал нам на прощание рукой.

Я не думал, что на следующий день он умрет. Отпевали его, как известно, в храме Христа Спасителя, о котором он много беспокоился. Еще несколько слов личных.

Когда вышли его «Письма из Русского музея», я ему написал. Он мне сразу ответил. С тех пор мы стали с ним встречаться, дружески и понимающе беседовали. После моего последнего ареста кто-то, наверное, хотел нас развести, мы не встречались. За год или два до смерти я ему позвонил в Переделкино. Он спросил:

– Может, что-то нужно?

– Просто давно вас не видел, – в голосе ничего тревожного не чувствовалось. Но так нам и не пришлось больше встретиться.

Сейчас передо мной лежат его книги. Заглядываю, перечитываю. Да, на российской полке русских писателей встал в ряд еще великий писатель – Владимир Алексеевич Солоухин.

Забыл еще сказать, что во время исповеди Солоухин сказал мне радостным голосом:

– Хорошо, что в последнюю мою трудную минуту вы рядом со мной.

Это и для меня радостно было выполнить мой священнический долг. Но эту радость я отношу к Церкви: значит, был он ее верный сын. Он радовался, что его в тот мир напутствует православный священник.

Владимир Алексеевич, не только я, русский православный священник, с тобой вся православная церковь, вся православная Россия. Низко тебе кланяемся, вечный тебе покой, Царство Небесное.

Похоронили его в Алепино Владимирской области, где он родился. Это знаменательно, это указывает на его преданность своим отцам. Как выразился один философ, умирая: «Ухожу к истокам бытия». Наши русские истоки – деревня, оттуда нравственность, аристократическое благородство, как выразился Бердяев, оттуда наша крепость и сила. Я считаю, что и последний наш царь, Николай II, из крестьян. Конечно, он – самых благородных кровей, но он, в сущности своей, крестьянский царь, и Россия – крестьянская страна, 43 деревни ее корни. Между прочим, Солоухин в жизни пострадал за Царя, потому что носил кольцо с его изображением.

Апрель 1997 г.

Редакция газеты «Завтра» Светлой памяти Владимира Солоухина

Не стало еще одного русского кудесника слова. Знатока русской деревни, русских традиций, русской культуры, певца русской природы Владимира Алексеевича Солоухина…

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное