Восхождение царицы

– Пора! – настаивал Цезарь. – Наш календарь давно утратил какое-либо соответствие с природным. Мы отмечаем праздник урожая, когда лето еще в разгаре, а равноденствие – когда дни короче ночей. Жрецы, в чьи обязанности входили наблюдение и корректировка дат, не справились с этим. Поэтому я, в соответствии со своими полномочиями, намерен исправить допущенные ошибки.

– Но, Цезарь, – вступил в разговор Брут, – это дело не для обычного человека, какими бы благими намерениями он ни руководствовался и какими бы полномочиями ни обладал. Здесь требуются знание астрономии и математики, а также детальное знакомство с другими календарными системами, в том числе не оправдавшими себя.

Я наблюдала за его лицом и не могла понять: то ли он считает Цезаря глупцом, то ли искренне предупреждает о сложности задуманного шага.

– У нас в Александрии живет Сосиген, всемирно известный астроном и математик, – подала голос я. – Вы слышали о нем.

Присутствующие закивали: слава александрийского ученого достигла и Рима.

– Я направлю его к тебе, Цезарь, с тем чтобы твой новый календарь соответствовал последним достижениям науки. А правда ли, – я вдруг вспомнила, что один месяц будет назван в его честь, – что в календаре появится месяц с новым названием?

– Толковали о том, что квинтилий, месяц моего рождения, могут переименовать в мою честь, но… – Цезарь пожал плечами.

– Всего лишь слух! – буркнул Брут. – Месяцы называют по их числам, а если они получают особое название, то в честь богов, не смертных. Рим этого не допустит.

– Однако все говорят, что так оно и будет, – возразил юный Октавиан, не сводивший с дяди пристального взгляда.

Природа его энтузиазма осталась для меня неясной: хотел ли он, чтобы толки оправдались, или считал это категорически неприемлемым? Так или иначе, воодушевление еще более украсило тонкие черты его лица. Мне доводилось слышать о «юлианской красоте» – будто бы лица всех Юлиев отличает особая утонченность. Октавиан мало напоминал Цезаря, но общность между ними все же улавливалась. Я перевела взгляд на Октавию и убедилась, что ей присуща та же деликатность черт. Приметив на длинном изящном пальце обручальное кольцо, я подумала о том, кто ее муж.

– У него хватает почестей, – заявил Брут. – Его победы вознаграждены четырьмя триумфами, один за другим он назначен «блюстителем нравов» и диктатором на десять лет, его триумфальная колесница будет помещена на Капитолийском холме напротив колесницы Юпитера. Зачем еще и месяц «юлий»? По-моему, все месяцы и так принадлежат ему.

– Брут, уж не завидуешь ли ты этим почестям?

Напряженная тишина, которую только-только удалось развеять, воцарилась вновь. Кроме того, я услышала в голосе Цезаря боль, и мне стало больно самой. Кто для него этот Брут, если его неодобрение уязвляет Цезаря с такой силой?

– Нет, конечно, – прозвучал ответ. Но произнес их не Брут, а его мать Сервилия.

– Брут? – снова спросил Цезарь.

– Нет, – буркнул тот, не глядя на Цезаря.

– Моего Цезаря не было в Риме одиннадцать из последних двенадцати лет, – сказала Кальпурния. – Если Рим желает воздать ему почести за то, что он сделал для города в дальних походах и на полях сражений, с чего бы нам возражать?

Я была вынуждена признать, что голос у нее приятный.

– Подумайте, – продолжала она, – ведь мы поженились тринадцать лет назад, и за это время он провел со мной лишь несколько недель.

По ее словам получалось, что со мной он провел больше времени, чем с ней.

Я подхватила кусок макрели, слушая продолжение разговора.

– Сейчас трудно понять, что в Риме воистину благородно и заслуживает сохранения, а что отжило свой век и должно быть изменено, – задумчиво промолвил Октавиан.

– Молодой Октавиан ревностно защищает добрые традиции, – заметил Цезарь. – И если уж для него что-то новое заслуживает одобрения, значит оно и впрямь достойное.

– А вот у нас в Египте, похоже, нет вообще ничего, кроме традиций, – неожиданно встрял Птолемей. – Мы окружены вещами, сделанными так давно, что они кажутся божественными. Повсюду усыпальницы, статуи… призраки.

– Но Александрия – новый город, – сказала Октавия. – Совершенно новый и, судя по тому, что я слышала, очень красивый.

– Да, – с гордостью подтвердила я. – Это самый современный город в мире, и его спланировал великий Александр.

Слуги начали убирать тарелки и приготовились выносить новое блюдо, именуемое mensa prima[6]. Звяканье столовых приборов и суета служителей побудили нас прервать беседу. Бросив взгляд на Цезаря, я отметила, что он так и не притронулся к вину. Потом я вспомнила его признание, что он избегает хмельного, опасаясь провоцировать припадок. Ел он тоже очень мало.

– Тебе понравилась Александрия? – неожиданно громко спросила Цезаря Кальпурния.

Он вздрогнул, захваченный врасплох. Очевидно, такая прямота не была свойственна Кальпурнии, и сейчас ею двигало раздражение.