Восхождение царицы

Мне трудно было следить за его речью, ибо мысли мои блуждали. Порывы легкого ветерка приносили из открытого сада густой, чуть сладковатый запах незнакомых растений.

Неожиданно Октавиан зашелся в приступе кашля, и только тогда я догадалась, что его утонченная хрупкая красота может быть признаком недуга. Гиртий вежливо остановился и лишь после того, как юноша совладал с кашлем, продолжил:

– Однако случись мне доказывать, что мужи сего города благородства исполнены, и не склонны к предательству, и коварству не родственны, вряд ли в том преуспел бы я…

– Я протестую! – воскликнул Птолемей. – Почему ты так говоришь?

– Я думаю, Гиртий имел в виду, что… – начал Цезарь.

– Нет, пусть Гиртий сам скажет! – уперся Птолемей.

Гиртий огляделся по сторонам в поисках помощи.

– Но ведь всем хорошо известно, что александрийцы ненадежны и склонны к мятежам. Даже в мирное время горожане устраивают бунты по любому поводу. Разве это неправда? – Он обратился ко мне.

– Да, – вынужденно признала я. – Нашим народом трудно управлять, а с тех пор как они низвергли (о, как ненавистно мне это проклятое слово!) Птолемея Десятого, толпа стала еще более буйной и непредсказуемой. В годы моего детства город взбунтовался из-за того, что один римлянин случайно убил кошку, а к моему восшествию на трон дело обстояло еще хуже. У меня фактически отобрали престол, и Цезарю пришлось прибегнуть к оружию, чтобы усмирить мятежную чернь, не признающую никакой власти. Правда, его власть она признала.

– Иными словами, – уточнил Брут, – Цезарь прибыл, чтобы навязать жителям Александрии то, чего они вовсе не желали?

– Не нужно представлять их свободолюбивыми героями, – сказала я. – Напомню: эти люди коварно убили своего благодетеля Помпея, искавшего у них убежища. Предатели, попирающие все нравственные законы.

– Помпея убил не народ, а кучка придворных интриганов, – не унимался Брут.

– При полной поддержке народа, – настаивала я.

К сожалению, Брут судил о вещах абстрактно. Чтобы понять ситуацию, нужно было вырасти в Александрии.

– И в эту кучку интриганов входили члены царской семьи, один из которых расстался с жизнью, а другая пройдет пленницей во время триумфа, – заявила Сервилия, качая головой так, что ее огромные жемчужные серьги двигались в такт движению.

Взгляд Цезаря остановился на них, и голос его смягчился.

– Я вижу, ты по-прежнему радуешь себя сокровищами Британии, – сказал он.

Брут опустил взгляд на блюдо с тутовыми ягодами и умолк.

– Это правда, что ты вторгся в Британию из-за любви Сервилии к жемчугам? – спросила Октавия.

Ее вопрос был поставлен прямо и, кажется, звучал без особого ехидства, но все равно вызвал досаду.

– Кто распускает столь нелепые сплетни? – воскликнул Цезарь. – Когда люди прекратят распространять обо мне оскорбительные толки?

– Я… я тут ни при чем, люди говорят, – зачастила Октавия, и голос ее дрогнул.

– Так нечего повторять за ними всякий вздор! – отрезал Цезарь, едва сдерживая гнев. – Я никогда не начал бы военную кампанию в угоду чьему-то тщеславию, включая мое собственное. Боги мои! За кого ты меня принимаешь? Если я вторгся в Британию, то лишь по велению Рима, в интересах Рима, во славу Рима!

Брут открыл рот, собираясь сказать что-то, но передумал и поджал губы.

Ворвался жаркий порыв ветра, за ним последовали дальние раскаты грома. Бумаги Гиртия зашуршали. Он пытался продолжить чтение, но близкий раскат грома заглушил его голос.

– Друзья мои, – сказал Цезарь, – может быть, нам лучше прекратить чтение, чтобы вы успели вернуться домой, пока не разразилась гроза? Летние грозы бывают буйными.

Все поспешно встали и рассыпались в благодарностях хозяину дома. Один за другим они стали прощаться и со мной: Октавия и Октавиан – по-доброму, Брут и Сервилия – сухо. Октавиан сказал, что он будет рад показать мне достопримечательности или ответить на любые интересующие меня вопросы. Я поблагодарила его и заверила, что непременно к нему обращусь. Кашляя, он направился к выходу в сопровождении Агриппы.

Остались Птолемей, Гиртий и я.

– Дорогой Гиртий, благодарю тебя за чтение, – сказал Цезарь. – Мои слуги доставят тебя и Птолемея домой в носилках, а я позабочусь о благополучном возвращении царицы.

– Но… – попытался возразить Птолемей.

– Отправляйся с ним, – сказала я. – Буря может разразиться в любой момент.

Мои слова подчеркнул мощный громовой раскат.

Мы остались в комнате вдвоем; Кальпурния, должно быть, поднялась наверх. Порыв ветра, принесший сорванные с ветвей листья, с такой силой хлопнул дверями, что створка отколола от стены часть сине-зеленой фрески с изображением морского побережья. Полоски молний расчертили небо и озарили сад, окружив статуи голубоватым свечением.

Я поежилась, чувствуя, что в мантию этих жарких порывов ветра, словно в кокон, заключен холод. Никогда прежде я не видела настоящих молний, хотя на монетах Птолемеев изображался орел с молниями в когтях – символ мощи.

Цезарь стоял рядом, глядя на меня.

– Спасибо за ужин, – сказала я. – Он был…