Восхождение царицы

– Регия была резиденцией царей, это название пошло от латинского слова «Rex» – «царь». Древние цари обладали как светской, так и священной властью, и их жреческие функции унаследовали великие понтифики. Эта идея не умерла с установлением республики.

– Как и идея царской власти. Клянусь, я никогда не слышала столько разговоров о царях, пока не приехала в Рим. – Я помолчала. – Итак, ты ведешь свой род от царей и по должности выполняешь царские функции. Согласись, так недалеко и до официального принятия титула?

Цезарь, однако, предпочел оставить мои слова без ответа. Он сказал:

– Может быть, тебя позабавит то, что как жрецу мне помогают женщины, девственные весталки. На их попечении находится палладиум – деревянная статуя Афины Паллады, упавшая с небес в Трое и доставленная сюда Энеем. Хочешь взглянуть на нее?

– Если ты мне ее покажешь, – ответила я.

По его тону я поняла, что Октавиану, забавлявшемуся в хранилище реликвий, и впрямь было чего опасаться. Цезарь относился к реликвиям куда серьезнее, чем я думала поначалу. И Октавиан знал, что его поведение может быть сочтено кощунством.

Одновременно с объявлением нового календаря сообщили и о введении дополнительных дней. Дни «повторялись», что вызывало несколько необычное поведение. Одни стремились повторять все события прошедших суток, но улучшать их; другие решали, что лишний день вообще не в счет. Ну а вечные критики Цезаря – вроде Цицерона – отпускали ехидные замечания. Например, когда кто-то заметил, что восходит созвездие Лиры, Цицерон усмехнулся и добавил:

– Да, согласно указу.

А вот объявление о новой войне в Испании вызвало тревогу и удивление. Неужто гражданские войны никогда не закончатся? Народ пребывал в унынии, усугублявшемся ранними закатами и похолоданием. Оптимизм и воодушевление, царившие под ясным голубым небом во время триумфов, увяли с первыми морозами.

Настала пора дождей, за промозглым утром следовал унылый день. На вилле приходилось зажигать огни и закрывать ставни. Я с удивлением обнаружила, как угнетают сумрак и мелкий дождь, и задумалась о том, в какой степени энергия и оптимизм связаны с бодрящим климатом солнечной Александрии. Раньше мне казалось, что это мои природные качества, но, похоже, солнце и воздух играли здесь не последнюю роль.

Цезаря я видела редко. Он был поглощен спешной подготовкой к войне и прохождением своих реформ в сенате, так что свободного времени у него практически не оставалось. Иногда я мельком видела его на Форуме, когда он спешил к своим новым постройкам. Я узнавала его издалека и чувствовала, если он замечал меня – в таких случаях быстрый шаг Цезаря на мгновение сбивался. Но не более чем на мгновение: он никогда не подходил и не менял своего маршрута.

Меня пугал его отъезд. Утешало только то, что за отъездом последует – должно последовать, непременно должно! – возвращение.

Мне бы очень хотелось проводить его известием, что я снова жду ребенка, но здесь мы жили не так, как в Египте – вместе, не расставаясь ни днем, ни ночью. В Риме мы встречались нечасто, да и дух этого места отличался от пронизанной плодородием атмосферы Египта. Я не понесла: то ли боги Рима закрыли мое чрево, то ли им просто не было до меня дела.

Суровые каменные боги Рима не походили на Исиду, Царицу Небес, ведавшую, что такое страсть и сострадание…

Цезарь намеревался отплыть третьего ноября; подготовка к походу велась стремительно даже по его меркам. Он собирался взять с собой опытные пятый и десятый легионы, распорядиться, чтобы к ним присоединились другие ветераны, а остальные войска собрать позднее. К сожалению, после последних войн, когда казалось, что мир установился надолго, он распустил некоторые из своих прославленных легионов. Теперь бывшие солдаты возделывали землю, полученную при выходе в отставку.

Цезарь объявил Риму, что берет с собой своего внучатого племянника Октавиана, дабы преподать ему уроки тактики и стратегии непосредственно на поле боя. Ну что ж, его изящным тонким рукам полезно привыкнуть к мечу.

Я думала, что тайное чтение военной корреспонденции должно сослужить Октавиану хорошую службу: Цезарь увидит, что его молодой родственник на удивление хорошо информирован. Наверное, с этой целью Октавиан и прибрал к рукам письма.

Октавиан недолго занимал мои мысли, потому что Птолемей заболел: у него начался кашель и лихорадка. Ему трудно было переносить зиму. Он лежал в своей узкой кровати и всякий раз, когда я заходила в комнату, поднимал на меня большие запавшие глаза.

– Я хочу вернуться в Египет, – жалобно говорил он. – Я хочу на солнышко. Хочу к Олимпию.

Его жалобы прерывал затяжной приступ кашля.

– Птолемей, – отвечала я мягко, – сейчас слишком поздно пускаться в путь. Нужно подождать, пока пройдут зимние шторма.

– К тому времени я умру, – бормотал он, беспокойно вертя головой.