Но он не был настроен выслушивать мои доводы, и я решила, что лучше отвлечь его, чем затевать спор. В конце концов, он находился в постоянном напряжении много месяцев и, возможно, слишком устал, чтобы рассуждать безупречно. Ему нужен продолжительный отдых. Только возможен ли он?
— Знаешь, — сказала я, — мне тоже удалось кое-что сделать, и я хочу показать тебе результат. Пойдем со мной.
— У меня нет времени, — ответил Цезарь, раздраженно пожав плечами.
— Тебе даже не потребуется покидать виллу, — заверила я его.
Он посмотрел на меня с чуть большим интересом, хотя и с подозрением.
— Ты получила какое-то послание? Читать сейчас мне некогда, но я могу взять его с собой и ознакомиться…
— Нет, речь не о послании. И не о стихах, которые ты должен слушать, делая вид, будто они тебе нравятся. И не о картах, которые ты обязан изучать. И не об умственных упражнениях. Но ты однажды высказал пожелание, и я попыталась его исполнить.
— Ладно, показывай, — согласился он с видом человека, решившегося взвалить на плечи тяжкую ношу.
— Идем, — сказала я и взяла его за руку. — Закрой глаза и следуй за мной.
Он вложил свою привычную к мечу руку в мою ладонь и послушно пошел за мной в «восточный» покой. Мы остановились посередине, и я разрешила ему открыть глаза.
— Что это? — спросил Цезарь, моргая и озираясь по сторонам.
— Ты же сам говорил, что неплохо иметь в Риме место для неги и отдохновения. Пожелание диктатора — закон!
Я опустилась на одну из подушек и потянула его за руку. Нехотя он позволил увлечь себя вниз.
— А теперь снимай свою тогу, — сказала я. — Она не годится для отдыха.
Я принялась разворачивать драпировавшую его ткань.
— Перестань! Это обязанность слуги, — сказал он.
— Почему? Мне приятно помочь тебе.
Я с удовольствием освобождала возлюбленного от его официального наряда. Я втайне надеялась, что без тоги он сможет расслабиться, сбросить бремя забот и ощутить себя свободным.
— Неудивительно, что у вас, римлян, нет покоев для отдыха — ваша одежда к такому не располагает. Ну, наконец-то! — Последний рывок, и тога упала на ковер.
Цезарь рассмеялся, впервые за сегодняшний день.
— Сандалии я и сам сниму, — сказал он, когда я потянулась развязать ремешки.
Он аккуратно поставил обувь на краю ковра. Под богато украшенной тогой на нем оказалась простая полотняная туника, свободно подпоясанная.
Я потянула за пояс, как за струну лиры.
— Я слышала, это твой отличительный признак. Как так получилось?
— Кто тебе это сказал? — спросил он, откинувшись на одну из больших подушек и пристроив ноги на сирийскую подушечку. Выражение его лица смягчилось, а усталые темные глаза оживились.
— Где-то прочитала, — призналась я. — Кажется, диктатор Сулла предупреждал народ относительно юноши, нетуго перепоясывающего одежду.
Цезарь хмыкнул.
— Ах, это. Одна из его нападок. Считается, что свободно подвязанная туника свидетельствует о столь же вольном отношении к морали. Замечу, что, когда Сулла это сказал, я представлял собой образец благопристойности и был почти девственником. Сулла, как и наш дорогой Цицерон, мастерски умел подтасовывать факты, чтобы подорвать чью-то репутацию.
Кажется, это воспоминание должно было вызвать у Цезаря досаду, однако «восточная» комната, похоже, изменила его настроение к лучшему, и он говорил скорее с юмором, чем с раздражением.
— Кстати, Цицерон однажды сказал обо мне нечто совершенно противоположное. Он разоблачил мою излишнюю аккуратность: «Когда я вижу столь тщательно уложенные волосы и то, как он поправляет пальцем каждый выбившийся локон, мне трудно поверить, чтобы в эту причесанную голову могла закрасться мысль о подрыве устоев Римского государства».
— Он помешан на Римском государстве, — сказала я. — Но давай сменим эту тему, здесь она совершенно неуместна. Сулла, сенат — отставь их в сторону, как отставил свои сандалии. На время.
Я коснулась его плеч и стала массировать их, пока напряжение мышц несколько не смягчилось.
— Тебе нет нужды делать это самой, — возразил он. — У меня есть слуги…
— И ты никогда не позволяешь им касаться себя, — сказала я. — Разве не так?
— Когда у меня выдается свободное время…
— У тебя не бывает свободного времени, — отрезала я. — Но сейчас волшебный час, отделенный от всего остального. Вроде твоих дополнительных дней, что будут прибавлены к календарю.
Я говорила и не переставала упорно разминать его мышцы. Наконец он перевернулся на живот и с удовольствием закрыл глаза.
Чтобы не натирать тело полотном, я спустила с плеч его тунику. Комнату освещали желтые лучи послеполуденного солнца, Цезарь стал полусонным и неподвижным, и я впервые подробно разглядела его кожу и широкую спину: каждую складку, каждое сухожилие, каждый шрам. Для солдата шрамов было поразительно мало, но я предположила, что он не из тех, кто получает раны в спину.