Воскресение Маяковского

Вот портрет ненавистного мещанина, обвинительная речь Маяковского:

Давно
         канареек
                      выкинул вон,
нечего на птицу тратиться.
С индустриализации
                           завел граммофон
да канареечные
                     абажуры и платьица.

А вот здесь же, буквально через несколько страниц, – его защитительное выступление:

– Купил, – говорите?
                              Конешно, да.
Купил,
       и бросьте трепаться.
Довольно я шлепал, дохл
                                   да тих,
на разных
             кобылах-выдрах.
Теперь
          забензинено
                           шесть лошадих
в моих
         четырех цилиндрах.

Здесь все то же самое, только увеличено. Вместо канареек – кобылы-выдры, вместо граммофона – серый «рено». Примус – трактор, гитара – оркестр…[14]

Да и Присыпкин-Баян в его «Клопе» – не раздвоенный ли это образ автора, с нормативными разговорами о загнивающем Западе и большой тягой загнивать так же? «Какими капитальными шагами мы идем по пути нашего семейного строительства! Разве когда мы с вами умирали под Перекопом, а многие даже умерли, разве мы могли предположить, что эти розы будут цвести и благоухать нам уже на данном отрезке времени? Разве когда мы стонали под игом самодержавия…»

Кто это говорит? Конечно, Баян, сатирический отрицательный тип. Но обнаружить мы это можем лишь по двум ориентирам, специально вставленным автором в его речь. В остальном это типичный монолог Маяковского. Я бы даже сказал, что «розы на данном отрезке» менее смешны и менее пошлы, чем «счастье сластью огромных ягод на красных октябрьских цветах».

И уж совсем без всяких изменений и вставок, с рюмкой в руке и селедкой на вилке, мог бы произнести Баян исполненные пафоса строки поэта: «Теперь, если пьете и если едите, на общий завод ли идем с обеда, мы знаем – пролетариат победитель и Ленин – организатор победы».

Поразительно, до какой степени ведущие пародийные персонажи Маяковского похожи на него самого – характером поведения, кругом интересов, стилем речи и стилем жизни. Бюрократ из бюрократов главначпупс Победоносиков обнаруживает несомненные черты Маяковского, и не какие-то второстепенные, а самые важные. Тщеславие, доходящее до анекдота, абсолютизация высших чинов и рангов и всей атрибутики советской жизни, движение «к социализму по стопам Маркса и согласно предписаниям центра», мешанина из секса и партийной демагогии. Все сходится, вплоть до отношения к «акстарью» и излюбленных приемов риторики.

Маяковский. Спускался в партер, подымался к хорам, смотрел удобства и мебель… Не стиль, я в этих делах не мастак. Не дался старью на съедение. Но то хорошо, что уже места готовы тебе для сидения. Его ни к чему перестраивать заново – приладим с грехом пополам… А если и лампочки вставить в глаза химерам в углах собора…

Победоносиков. Тогда, я думаю, мы остановимся на Луе Четырнадцатом. Но конечно, в согласии с требованиями РКИ об удешевлении, предложу вам в срочном порядке выпрямить у стульев и диванов ножки, убрать золото, покрасить под мореный дуб и разбросать там и сям советский герб на спинках и прочих выдающихся местах…

Маяковский. Где еще можно читать во дворце – что? Стихи. Кому? Крестьянам!

Победоносиков. Кто? Растратчик! Где? У меня! В какое время? В то время, когда…

Или другой пример «победоносного» стиля: «Многие эстетические места и вычурности надо сознательно притушевывать для усиления блеска другими местами» («Как делать стихи»).

А символическая пантомима в той же «Бане», поставленная угодливым режиссером, – разве это не пародия на творчество Маяковского?

Стоит ли после этого удивляться, что все его положительные персонажи выглядят как двойники отрицательных.

Фосфорическая женщина: «Я разглядывала незаметных вам засаленных юношей, имена которых горят на плитах аннулированного золота. Только сегодня из своего краткого облета я оглядела и поняла мощь вашей воли и грохот вашей бури, выросшей так быстро в счастье наше и в радость всей планеты…»

Как будто не существует никакого живого слова, никакого критерия, стоящего вне этого плоского мира, вне этого круга понятий.

Голосует сердце, я писать обязан по мандату долга.

Так выражает свое подлинное рвение, свой ставший натурой служебный пафос поэт Победоносиков, он же Баян, он же Фосфорическая женщина Маяковский. В прежнее время этот собирательный тип был дебоширом, бунтарем и громилой – когда это было выигрышно и безопасно. Теперь, с той же энергией и искренностью, его сердце руководствуется мандатом, выданным на голосование «за».

Так что же есть искренность, и что есть подлинность, и что же такое человеческое сердце? В данной замкнутой системе отношений эти понятия утрачивают всякий смысл.

6

Стихи, написанные Маяковским в последние два-три года жизни, – это, за очень редким исключением, уже не просто автопародия, но тотальная, захлестывающая пошлость, поражающая своим непрерывным избытком.