Воскрешение из мертвых

— Ну что ж, мне все ясно, — сказал Устинов. — Тогда я буду защищаться сам. Я выложу перед членами бюро письма моих подопечных. Я расскажу об их судьбах. И тогда еще посмотрим, чья возьмет. Сдаваться я не намерен. Речь не обо мне идет. О людях, за которых я теперь несу ответственность. Так что пусть от меня не ждут покаянных речей…

— Да-да, конечно же это ваше право! — отозвался с пылом Семен Захарович.

Устинов встал, встал и Пятница.

— И все же, — сказал он, беря Устинова за пуговицу, — пока там суд да дело, я вынужден буду пре… вернее… приостановить ваши занятия… Сегодня, разумеется, заседайте, но — учтите! — в последний раз. И поймите меня правильно, Евгений Андреевич, это действительно от меня не зависит…

— От вас не зависит… от меня не зависит… — проговорил Устинов. — Удивительная страна, где ничего ни от кого не зависит!

— Напрасно вы так обобщаете, — с мягкой укоризной отозвался Пятница. — Напрасно.

Когда Устинов вернулся в гостиную, члены клуба что-то возбужденно обсуждали, столпившись вокруг Матвеевой, но при его появлении сразу замолкли. По выражению лица Устинова, по его сурово насупленным бровям они сразу угадали, что клубу грозят неприятности.

— Вот что, дорогие друзья, — сказал Устинов после недолгой паузы. — Здесь, под этим кровом, мы собираемся с вами сегодня в последний раз. Затем дорога сюда нам будет заказана. Но что бы там ни было, я думаю, мы с вами должны быть благодарны этим стенам. Здесь мы лучше узнали друг друга, здесь каждый из вас сумел обрести веру в себя, здесь в трудные минуты мы поддерживали друг друга, мы приходили на помощь тем, кто в этом нуждался, здесь мы поверили в то, что жизнь может быть интереснее и многообразнее, чем нам это представлялось раньше. И что бы ни случилось, я убежден, это чувство общности всегда останется с нами. Как бы ни повернулись дальше обстоятельства, помните одно: двери моего дома всегда открыты для любого из вас, для ваших сомнений, бед и радостей… Впрочем, я убежден: клуб наш не останется бесприютным, за свою долгую жизнь я уже успел убедиться, что мир наш полон не только бюрократами и перестраховщиками, мир полон и людьми думающими, отзывчивыми и мужественными, умеющими отличить доброе дело от пустопорожних затей и мертворожденных мероприятий. Так что мы еще поборемся, мы еще обязательно поборемся!..

Оставшиеся до бюро райкома дни Устинов пребывал в том нетерпеливом напряжении, которое он испытывал всегда перед решающими событиями своей жизни. Готовность к схватке владела им.

Всю субботу и воскресенье он обдумывал свое выступление на бюро, набрасывал тезисы, браковал их, снова мысленно сталкивал между собой собственные доводы и контрдоводы возможных противников. Поменьше только общих рассуждений, их не любят на такого рода заседаниях, побольше фактов. Обязательно надо рассказать о некоторых конкретных судьбах, не называя, конечно, фамилий. О том же Ягодкине, о Матвеевой, о Кабанове, о Ломтеве — может быть, даже процитировать отрывки из его дневника, там есть дельные, глубокие мысли, — это должно произвести впечатление. И пусть тогда судят, пусть решают.

Вера видела, ощущала, как нервная энергия словно бы копится в Устинове, как даже лицо его, выражение глаз меняются, приобретая ту беспощадную непреклонность, которая всегда и притягивала и пугала ее в нем.

— Я бы на твоем месте… — сказала она осторожно, — все-таки признала бы некоторые свои… ну, ошибки, что ли… Это в таких случаях любят. Не надо идти напролом.

— Ив чем же ты видишь мои ошибки? — спросил Устинов жестко.

— Ты только не сердись, — все с той же мягкой осторожностью продолжала Вера, — но бывает у тебя излишняя непримиримость, категоричность неоправданная… С людьми иной раз и помягче надо…

— В общем, как я понял, ты приспосабливаться мне советуешь? — с легкой насмешкой спросил Устинов.

— Да отчего же приспосабливаться! Я вот удивляюсь иногда: когда ты возишься со своими подопечными, у тебя и мягкости хватает, и терпения, ты и простить им многое готов, а как доходит дело до отношений, ну, официальных, что ли… ты как железо становишься, ты не можешь понять, что непримиримость твоя ответную непримиримость рождает…

— Мириться, значит? — с горечью произнес Устинов.

— Ну почему мириться! Я знаю, тебя хоть на куски режь, ты с тем, что твоя совесть не принимает, не примиришься. Как-нибудь я твой характер изучила. Не в том дело. Тон, понимаешь, Женя, т о н  делает музыку. Ты иной раз таким тоном говоришь, словно всех несогласных с тобой на костер готов отправить…

Устинов молчал насупленно.

— Только ты не сердись на меня, пожалуйста… — уже мучаясь этим его насупленным молчанием, сказала Вера. — Я же переживаю за тебя. Я как лучше хочу…

— Я понимаю, — примирительно отозвался Устинов. — Я все понимаю, Вера. Я подумаю над твоими словами. Только каяться и извиняться я ни перед кем не собираюсь.

— Ну и хорошо, — согласилась Вера.

Она знала: если Устинов сказал «я подумаю», он действительно будет думать. Всерьез. Лишь бы скорее прошло это бюро, а то одно только ожидание все нервы вымотает.