Воскрешение из мертвых

Устинов любил возиться с почтой. Писем он всегда ждал с особым, почти детским нетерпением, хотя старался не обнаруживать этого перед Верой: не в его правилах было демонстрировать свои чувства. Но разве ее обманешь? Она угадывала и это нетерпение, и его недовольство, с трудом скрываемое раздражение, если почта почему-либо задерживалась. А сейчас втайне в глубине души он надеялся, ждал: вдруг среди писем объявится, промелькнет весточка от Веретенникова. Знает же он, не может не знать, что здесь тревожатся за него. Хоть бы откликнулся, голос бы подал.

Вот на конверте обратный адрес: Свердловск… Васютину. Года два назад приезжал этот Васютин к Устинову с Урала. Впрочем, какое там приезжал — жена его привозила. А теперь пишет: сам вовсю сражается за трезвые порядки, создал клуб трезвости.

Еще одно письмо: помогите моему сыну! «Куда я только не обращалась, везде отмахиваются от моего горя…»

А что это еще за повестка? Сначала Устинов не обратил на нее внимания, думал, какое-то извещение из жилконторы, а потом, когда вгляделся, обнаружил: его, Устинова Е. А., вызывают в городское управление милиции к следователю, тов. Вершинину. Сегодня к 14 часам.

Вот тебе и на! Уже и следователю понадобился! Мало, оказывается, партийного бюро! Опять, значит, какой-нибудь донос, кляуза. Все неймется кому-то. Что ж, не первый раз. Было дело, и в ОБХСС его таскали, «тысячными доходами» его интересовались, и даже КГБ однажды, хоть и деликатно, но проявило к нему интерес: не распространяет ли он некие материалы, порочащие наше общество? Есть, мол, у них такие сигналы. И каждый раз лопались эти подозрения, извинялись перед ним бдительные товарищи, на сем дело и заканчивалось.

— Не пойду, — в сердцах сказал Устинов. — Обойдутся.

Однако Вера к повестке отнеслась по-другому.

— Ты уж сходи лучше, — убеждала она. — Нетрудно ведь. А то люди-то ждать будут, раз вызвали. Неудобно.

— Ну да, им удобно по пустякам таскать, а мне не пойти неудобно, — ворчал Устинов, уже сдаваясь.

В два часа дня Устинов в костюме, отутюженном еще перед злополучным бюро райкома, с орденской колодкой на пиджаке, вошел в кабинет следователя.

Следователем оказался пожилой человек с добродушно-простецким, слегка изрытым оспинами лицом. Никак не вязалось такое лицо с представлениями о допросах, уликах, очных ставках и прочих детективных историях. И в глазах его, когда смотрел он на Устинова, светился доброжелательный интерес.

— Это правда, Евгений Андреевич, что вы занимаетесь гипнозом? — спросил он.

— Ну, гипнозом не гипнозом, а гипносуггестией — да, занимаюсь.

— Это что же за штука такая?

— Внушение в состоянии бодрствования. Впрочем, если вас интересует, беру ли я за это деньги, — с неожиданной резкостью добавил Устинов, — то не затрудняйте себя наводящими вопросами, можете спросить прямо. И я отвечу: нет, не беру. Выясняли уже. И не раз.

— Нет, меня это как раз интересует меньше всего, — сказал следователь и потянулся за сигаретами. — Говорят, вы и от курения можете?..

— И от курения, — сказал Устинов, уже испытывая неловкость за свою неожиданную вспышку.

— Хорошо бы… — вздохнул следователь. — А то никак не могу отвыкнуть от этой пакости.

— Приходите, — сказал Устинов. — Профилакторий завода «Богатырь». Раз в неделю, по понедельникам, я работаю там с курильщиками.

— Ну что ж, может, и наберусь решимости… — улыбнулся следователь. — Однако мы отвлеклись. Скажите, Евгений Андреевич, вы ведь знаете Веретенникова? Леонида Михайловича?

Устинов ощутил, как тревожный холодок сжал ему сердце.

— Да, — сказал он. — Знаю.

— И когда вы виделись с ним в последний раз?

— Когда?.. Так… погодите, дайте соображу… В пятницу. В пятницу на позапрошлой неделе. Он переночевал у меня и днем в субботу ушел домой.

— И больше вы не видели его?

— Нет.

— Ясно, — сказал следователь и что-то пометил на листке бумаги, лежавшем перед ним. — А что же побудило его остаться ночевать у вас?

— Мы просто очень долго разговаривали, — сказал Устинов. — Было очень поздно. К тому же он чувствовал себя неважно.

— А не можете ли вы припомнить, как он вел себя, о чем вы тогда говорили. Это существенно.

— Но что произошло? Что с ним? — спросил Устинов.

Следователь выдержал небольшую паузу и сказал:

— Веретенникова, Евгений Андреевич, больше нет. Он покончил с собой.

— Вот как… — произнес Устинов, машинально поглаживая свою изуродованную руку. — Значит, он все-таки сделал это…

— Я вижу, вы не очень удивлены? — спросил следователь. — У вас были основания предполагать, что он покончит с собой?

— Да, если говорить честно, то да… — с горечью сказал Устинов. — Я боялся этого. Это моя вина. Я не должен был отпускать его. Как это произошло?

— На даче у его приятеля. Два дня назад. Кстати, вы знали, где он?

— Нет, — сказал Устинов. — В том-то и дело, что нет.

«И все-таки я мог его отыскать, — думал теперь он. — Я должен был это сделать. Если бы не вся эта суета вокруг клуба, если бы не нелепая история с бюро райкома, если бы все это не застило мне глаза… Я же чувствовал… чувствовал!»