Воскрешение из мертвых

Ей казалось тогда: ничто в жизни не имеет больше ни цены, ни смысла. Если жизнь обошлась с ней так несправедливо и жестоко, если в ответ на свои чистые устремления, в ответ на готовность жертвовать и отдавать она получила лишь грязь и подлость, то почему она сама должна еще во что-то верить?.. Как было тут не сломиться, не впасть в отчаяние… Тогда-то все и началось. В пьяном беспамятстве чудилась ей возможность облегчения мук, выпавших на ее долю. «Я не нашла в себе решимости покончить с собой сразу, почему бы не сделать это постепенно?» — говорила она в ответ на увещевания. В общем-то, у нее не было тогда никого, кто мог бы удержать ее, — ни одного близкого человека, и потому падение ее было столь стремительным. Она опускалась все ниже и ниже, многое из того, что раньше представлялось ей недопустимым, позорным, стыдным, теперь уже не вызывало стыда. И порой ей начинало казаться, что всей этой отвратительной, мерзкой, мучительной своей жизнью она и мстит окружающему миру, расплачивается с ним. Он с ней так, и она с ним так. Впрочем, все уже путалось и искажалось самым причудливым образом в ее мозгу. С кем только не пила она в те годы, в какие только компании не попадала, перед кем только не изливала свою душу! Может быть, как раз эта потребность — излить душу, разделить с кем-то свое отчаяние и тут же жестоко покуражиться над прежним своим наивным прекраснодушием — и побуждала ее к пьянству: в трезвом состоянии она была молчалива, замыкалась в себе, словно бы каменела. Но, пьянея, она быстро впадала в беспамятство, становилась беспомощной и жалкой и, просыпаясь порой в чужой, замызганной комнате, задыхалась и стонала от чувства омерзения к самой себе.

Боль, грязь, отчаяние — все перемешалось тогда в ее жизни.

Даже Устинову, перед которым исповедовалась она, как исповедовались раньше верующие перед своим духовником, не набралась она смелости рассказать, как однажды утром, возле пивного ларька, трясясь с похмелья, она… Нет, нет, лучше не вспоминать такое. Нельзя.

Так что история, из-за которой в ОБХСС вдруг вспомнили о существовании гражданки Матвеевой Л. С., скорее всего тянулась именно оттуда, из давних времен, из пьяных ее похождений.

И чего только не передумала, чего только не перебрала в своей памяти Людмила, каких только страшных сцен не нарисовала, прежде чем во вторник утром перешагнула порог комнаты номер девятнадцать и предстала перед товарищем Вакуленком. Она вошла сюда с тем развязно-кокетливым и одновременно заискивающим выражением, которое проступало на ее лице всякий раз, когда случалось иметь дело с представителями власти. Она и сама не любила этой своей манеры, оставшейся в наследство от прошлого образа ее жизни, но ничего не могла поделать с собой: видно, верно говорят: привычка — вторая натура.

Товарищ Вакуленок оказался довольно-таки молодым человеком ничем не примечательной наружности. Он бегло взглянул на повестку, которую предъявила ему Матвеева, пригласил ее сесть, а затем, после небольшой паузы, во время которой он как бы присматривался к своей собеседнице, как бы оценивал ее, спросил:

— Скажите, Людмила Сергеевна, вам известен человек по фамилии Устинов?

— Евгений Андреевич? — переспросила Матвеева. Изумление невольно прозвучало в ее голосе. Меньше всего она ожидала, что здесь пойдет речь об Устинове. — Да, конечно, известен.

— Тогда расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы познакомились с ним?

— Ну, видите ли… — Матвеева замялась. Правое плечо ее непроизвольно дернулось. Она знала за собой это нервное подергивание, доставшееся ей тоже от прошлой ее жизни, и теперь старалась всячески справиться с ним.

— Да вы не смущайтесь, — сказал Вакуленок и даже чуть улыбнулся ободряюще, словно бы давая понять, что он замечает эту нервозность, но не придает ей существенного значения. — Говорите все, как есть.

— Дело в том… — сказала Матвеева. — А почему, собственно, вас это интересует? Что случилось?

«И правда — при чем тут Устинов? — думала она. — Что они хотят от него?»

— Позвольте пока вопросы задавать мне, — мягко, но настойчиво отозвался Вакуленок. — Чуть позже вы все поймете. Я не собираюсь ничего скрывать от вас.

В этой последней фразе ей почудился какой-то смутный намек, невнятная угроза, и она вся внутренне сжалась, похолодела.

— Так все же как вы познакомились с ним, а?

— Дело в том… — повторила Матвеева, — что Евгений Андреевич… он ведет занятия в клубе… клубе поборников трезвости… Я хожу на эти занятия…

— Угу. Значит, вы ходите к нему на занятия. Но откуда вы узнали о нем? Кто посоветовал вам к нему обратиться?

— Одна моя подруга. Видите ли… мне бы не хотелось говорить об этом… — Матвеева опять замялась, но все же преодолела себя, выдавила слова, которые не давались ей: — Я тогда… ну, в общем, довольно сильно выпивала… И подруга сказала мне, будто знает человека, который может помочь мне бросить пить.

— Это и был Устинов?

— Да.

— И что же — он помог вам?

— Да. Помог. Очень.