Воскресни за 40 дней

– Ты можешь послушаться свою сестренку. Но при таком раскладе вы погибнете вместе: сначала ты, затем она. При другом – этот мир покинешь лишь ты. Обещаю, я оставлю Мону в живых.

Это не могло быть правдой. Мона – свидетель полицейской вседозволенности. Она в любом случае умрет. Алексис это понимал. Два пути, но один конец.

– Решай же, Алексис Йохансон! – торжественно провозгласил Хагрид. – Было бы справедливо убить Мону на твоих глазах. Жизнь моей дочери в обмен на жизнь твоей сестры. Рийзен будет отомщена.

Алексис опустил руки. Он задумался. По его глазам я понял, что он наверняка выберет второй вариант. У него оставалась надежда на жизнь Моны. Постепенно решимость в его взгляде потухла, плечи опустились. Он поник головой.

Алексис сделал свой выбор.

– Я не желал ей смерти, – глухо начал он. – Я никогда бы ее не тронул. Правда. В ней было столько искренности, что я порой удивлялся – неужели такие люди еще существуют? Признаюсь, после ее смерти я ничего не почувствовал, будто никаких отношений между нами и не было. Но сейчас я понял свою ошибку. Говорю это не потому, что боюсь вас, а потому, что это действительно так. Мне очень жаль, мистер Хагрид.

На секунду Хагрид замер, пораженный словами виновника смерти дочери. Взгляд смягчился, мышцы расслабились. Но лишь на жалкую и в то же время значимую секунду.

Алексис не ждал его ответа. Он молча поднял пистолет и упер ствол в висок. Улыбнулся Моне, но от этой улыбки она разрыдалась лишь сильнее. Она молила Хагрида остановиться, взывала к Алексису, но это было бесполезно.

– Пообещайте, что не тронете ее. Пожалуйста, я очень вас прошу. Мона – последняя, кто у меня остался. Просто пообещайте.

– Обещаю, – твердо ответил Хагрид.

Алексис закрыл глаза. Он пытался игнорировать рыдания сестры.

– Алексис, пожалуйста, остановись! Алекси-и-и-и-ис!

Схватив со столика в коридоре пистолет, я ворвался в комнату. Едва увидев напуганное лицо Хагрида, мгновенно выстрелил в него. Сначала один выстрел, второй. Каждую секунду его тело сотрясалось, принимая в себя одну пулю за другой. Вот он уже лежит на полу. Мертвый взгляд устремлен в потолок, грудь окрашивается алым.

Я не мог остановиться. Стрелял до тех пор, пока при нажатии на курок не услышал щелчки.

Гнев отступил. Я взглянул на труп мужчины, и пистолет выпал из рук. Посмотрел на свои трясущиеся ладони, которыми только что отправил на тот свет человека, желавшего отомстить за смерть дочери.

Подобно маленькому ребенку, я зарыдал, испытывая противоречивые чувства: жалость, гнев, облегчение, вину и сомнения в том, правильно ли я поступил.

В комнату забежал мистер Кессинджер.

25

Хотелось стереть память. Умереть снова. Забыться, утонуть в реке и провести последние дни своей «жизни» в ее ледяных объятьях. Застыть. Сломаться, зарыдать, завыть.

Алексис сидел в комнате для допросов. Возле дверей топталась Мона с перебинтованным плечом. После пережитого она не до конца пришла в себя: я уже не видел огонька в ее глазах – особенности, возвышавшей девушку над другими. К нам приближался Кессинджер. Теперь, когда этот мужчина прочно занял место в нашей жизни, я обратил на него должное внимание.

Звуки его шагов отдавались от стен. Уверенные, твердые, короткие. Он предстал перед нами во всей своей мужской красе. Он был высок. Ткань рубашки облегала твердые мышцы. Черные, коротко подстриженные волосы были частично скрыты под фуражкой; темные и густые брови слегка напряжены, и над ними пролегли две тонкие морщины; нос прямой. Обветренные губы, налившиеся кровью, и мощный подбородок, именно он и придавал выразительность его овальному лицу. Глаза темнее дна озера, почти сливались со зрачками.

– Как вы? – спрашивает он Мону, и та нервно вздрагивает.

– Что будет с Алексисом? Он ведь ни в чем не виноват! – Она хватает его за грудки, но не в порыве ненависти. Слабость. Она сдерживает слезы, но надтреснутый голос выдает ее. – Я хочу присутствовать на допросе!

– Мне жаль, но вам туда нельзя.

Мона не сразу отпустила его. Как за ускользающую последнюю надежду, она цеплялась за его куртку.

Мы зашли в комнату. Я не обратил особого внимания на ее вид – к черту. Но общая мрачность бросалась в глаза. Здесь было не так тепло, и стены, казалось, вот-вот сомкнут всех в своих тисках и раздавят.

Алексис сидел за столом. Кессинджер медлил. Стоял возле двери и не спускал с него печальных глаз. Он тянул, боялся начать допрос. Хотел отдалиться от него настолько, насколько мог. Но час пробил. Кессинджер сел за стол.

– Алексис?

Стены поглотили его глухие слова.

Парень поднял взгляд. Заметил меня и тут же отвернулся.

Убийство Хагрида пало на плечи Алексиса. Он того и не отрицал. Смирился со всем, отчаялся настолько, что принял грех, к которому не имел никакого отношения.

– Послушай, я понимаю тебя. Ты защищался, спасал себя и сестру. Любой на твоем месте поступил бы так же, но… это убийство. За него придется понести наказание.