Воскресни за 40 дней

Алексис молчал. Теперь он даже не смотрел на Кессинджера, и от этого взгляд мужчины потускнел. Он метался между чувством долга и состраданием, ведь законы не предусматривали всего на свете.

– Я вижу, ты неплохой парень, а потому сделаю тебе скидку. Двойную. Во-первых, закрою все твои дела по кражам. Во-вторых, дам тебе время на свободе. Знаю, ты никуда не убежишь, а когда придет час, придешь с повинной. Тебе хорошо скостят срок.

– Что будет с Моной?

– Не знаю. Это уже как она решит.

– Вы не слишком ко мне добры?

– Я слышал, тут умерла твоя мама… Адриана, да? – Слова Кессинджера были полны искренности. Звонкий, плавный, но в то же время грубоватый голос успокаивал, и от этого я невольно испытал к нему симпатию. Кессинджер был яркой личностью, о чем говорили не только его вид, голос, легкие и в то же время резкие движения рук, совсем как у дирижера. Нет, его окутывала таинственная аура, и чем больше я наблюдал за поведением мужчины, тем больше хотелось узнать о его жизни.

– Да, Адриана.

– Прекрасное имя.

– Вы жалеете меня? Можете не врать. Это так.

Молчание длиною в минуту. Кессинджер тяжело вздохнул.

– Какой была твоя мать?

– Заботливой. Нежной. Доброй. Искренней. Понимающей. Милой. Красивой.

– А давно она познакомилась с Бертольдом? Он ведь не твой родной отец.

– Это входит в часть допроса?

– Нет, стало интересно.

– Я предпочту промолчать.

Тут в комнату ввалился Байкорт. Он был зол, и не успели мы даже разглядеть его, как он закричал:

– Что значит «дашь ему время на свободе»? Он убийца! Он убил моего брата, Кесси! Да я сам прикончу его до суда! Сначала моя племянница, а потом и брат! Ты хоть понимаешь, что творишь?!

Алексис не смотрел на него. Он закрыл лицо руками.

Мне стало досадно, что его посадят вместо меня. Ведь это именно я убил Хагрида! Я!

Отпираться Алексису не имело никакого смысла. Все было против него. И он смирился. Мона жива, ей ничего не грозит. Большего счастья ему и не нужно. Из-за всего этого меня съедала совесть. Извиняться в этой ситуации глупо – что бы я ни говорил, никакие слова не искупят моего поступка. Они выйдут жалкими и оставят после себя неприятный осадок.

Алексис рассказал, как все было еще там, в доме. Соврал лишь с убийцей. Но Кессинджер все равно решил устроить допрос и после криков Байкорта остался с ним наедине. Они сидели в молчании. Кессинджер разглядывал Алексиса с беспокойством, словно всей душой переживал за него, и, кажется, пару раз еле сдержал себя от желания похлопать его по плечу. По-дружески. По-приятельски.

26

Я сидел за столом с Алексисом. Мы провели весь вечер в тишине. После допроса не перекинулись ни словом. Мы были истощены. Духовно и физически.

Мону забрали в больницу. Врачи даже не пытались прислушиваться к ее словам, что с ней все хорошо. Порой мне казалось, эту девушку вообще никто никогда не слушает.

Перед сном Алексис выпил лишь стакан воды, а я не смог взять в рот даже крошки. Меня тошнило. Я снова видел труп мужчины, кровь, застывшее в испуге лицо, темные глаза, приоткрытый рот, откуда ручейком струилась кровь, стекая по щеке и подбородку. Ужасно. Страшно. Тошно. Больно.

Так прошло два дня. Мы не выходили в город из дома и не открывали окна. Сидели, насыщаясь печалью. Но так ведь не могло длиться вечно.

Я забывал о первом в жизни убийстве лишь тогда, когда видел Алексиса. Что он был рядом со мной, что его не было – одно и то же.

Молчание. Я устал от него уже давно, но лишь оно тогда было для нас спасением.

Утро. Казалось бы, третий день забвения, вроде панихиды по Хагриду. Но Алексиса не оказалось дома.

Я испугался. Что, если все эти дни, все время, проведенное со мной в молчании, он раздумывал о своем исчезновении? Уходе из жизни.

Я выбежал из убежища. Чистый воздух мгновенно опьянил, заключил в свои объятья. Голова закружилась от этой свежести. И еще страха. В поисках спасения я побежал на кладбище – куда же еще? Подумать только: все потрясения происходили на нем, и все решения я находил там же.

Обрыв. Смотрю на реку. Алексис… Неужели она забрала его?

– Алекси-и-ис!

И вдруг вдали на берегу увидел его. Я был счастлив. Он обернулся ко мне и, увидев, встал с места.

– Я сейчас к тебе спущусь!

Я так разволновался, что в голове бушевал ураган. Я спрыгнул.

Показалось на секунду, что сейчас вновь умру. Я снова чувствовал холод, восхитительное ощущение невесомости, душевную свободу. Я был заворожен, и воспоминания о собственной смерти завладели мной. Слышал голоса мамы и папы, их плач и ругательства. Они эхом проносились мимо. Я прекратил сопротивляться реке – чем ближе ко дну, тем больше ощущал себя живым.

Я чувствовал себя так уютно в воде, что не хотелось из нее выходить. Она стала моей могилой. Я слышал ее рокот, шепот течения, дивный, похожий на девичий голос. Она казалась живой.

Я хотел быть похоронен здесь, а не в сырой земле с кучей червей. Моя душа должна покоиться тут до конца дней.

Я должен забыться.

Внезапно меня потянуло вверх. Я не осознавал происходящего, все еще находясь под волшебным гипнозом реки. Меня силой выдирали из ее чар.