Воскресни за 40 дней

Он оторвался от меня. Наши губы, кончики носов и лбы касались друг друга. Я благодарил Бога за эти секунды. Маленькие дары, которые он преподнес мне, несмотря на все мои грехи и проступки. Боже, спасибо.

– Нам осталось недолго мучиться, – прошептал он.

«Нам»?

– Эй, сосунок, что у тебя там за шум?

Из коридора послышались приближающиеся шаги.

Осталось немного времени, но мы не обращали на это внимания. Я был заворожен, опьянен этим парнем. Боль пронзала меня при мысли о расставании. Он сжал мой затылок, будто не хотел отпускать, учащенно дыша и прикрыв глаза, сжимая губы и болезненно сглатывая.

– Прощай.

Алексис оттолкнул меня от клетки и подскочил сам. Мы отступали шаг за шагом, не сводя друг с друга глаз. Я видел его в последний раз.

Я убежал. На улице было уже темно.

Я в последний раз видел здание, в котором находился Алексис. В последний раз в жизни смотрел на зарешеченное окно его камеры. В руке сжимал исписанную бумагу, где были все мои откровения, вся правда обо мне, которую невозможно выразить словами. Теперь я должен был с ними распрощаться. Бросил бумажный комок в окно и убежал прочь.

Завтра я исчезну. Прости, Диана. Я не смог сдержать обещание.

33

Пусть в последние дни я невзлюбил домик из-за роковых встреч и событий, произошедших в его ветхих стенах, мне стало тоскливо, когда, оглядев его уютные, но в то же время мрачные комнаты, подумал: «Так больно с тобой расставаться». Для меня этот домишко, построенный неумелыми руками, – груды досок, со стороны выглядевшие слишком заброшенными, чтобы сделать хотя бы шаг к ним, – стал живым. Совсем как люди.

Страшно было даже подумать, что ждало его после моего исчезновения. Он станет одиноким и пыльным, сгниет под дождем, и уже скоро случайный ветерок сорвет с него крышу. Он будет отталкивать людей, если хоть в ком-то сможет пробудить интерес, если хоть чей-то взгляд на нем задержится дольше, чем на две секунды.

А вещи, обреченные на заточение под слоями пыли? Их было жалко не меньше. Я привязался к этой кровати, камину, скрипу половиц и дверных петель, к дырявым шторам, книжной полке, столику, за которым еще несколько недель назад сидели мы с Дианой и ужинали в тишине. Я привязался к ним больше, чем к людям. Вы считаете это глупым?

Люди подобны вещам. Теряются, если не обращать на них внимания. Ломаются, если бездумно их использовать. Но люди не умеют быть преданными тем, кто отдается им со всей душой. А вещи могут, животные могут. В них нет эгоизма. Они верны даже тем, кто их уничтожает, а мы не можем быть верными друг другу.

Скоро рассвет. Я знаю, где проведу последние минуты на земле. Не хотелось терять их тут, в тоске, и пусть я любил это окружение… но река звала меня. И я пошел туда.

Небо уже не было столь темным: сгущались голубые краски, блекли звезды, чувствовался утренний морозец. Но я радовался этому. Мне еще никогда не было так хорошо.

В тишине я чувствовал, как становлюсь частью этого мира. Я всегда был ею, но заметил это лишь сейчас. Наедине с собой. Наедине с природой. Наедине с миром. За несколько минут до собственной смерти.

Это отрадно и в то же время печально – вот-вот этому придет конец. Я не смогу больше встретить рассвет, мои стопы не пощекочет трава, не заставит дрожать холодный ветер, не спрячет под своим покровом ночь, не осыплет лучами солнце, не ослепит закат, не омоет дождь.

Я дошел до реки. Она журчала, пела, будто ребенок. Эта песня успокаивала, ибо была посвящена мне.

«Не бойся, Даан. Все хорошо. Я не причиню тебе вреда. Я заберу тебя отсюда – из мира, где тебе не были рады. Иди же ко мне, Даан».

И я пошел. Хотел исчезнуть… нет, раствориться в реке, стать ее частью, будто всегда ею и являлся. Будто это было моим предназначением. Пара сантиметров, и я коснусь ее глади. Она затянет меня к себе на дно. Мне уже совсем не страшно…

– Даан!

Крик раздался как выстрел. Короткий, громкий, разносящийся эхом вновь и вновь.

Я замер. На обрыве стоял Алексис. Едва наши взгляды встретились, как он начал торопливо спускаться по крутому склону. Он делал шаг за шагом и быстро добрался до берега. Восстанавливая дыхание, парень пристально смотрел на меня, словно собираясь с духом. Вдруг, едва ступив вперед, я услышал зов Кессинджера:

– Не стреляй!

Уши заложило. Кровь пульсировала в висках, а сердце разрывалось на мелкие кусочки.

Алексис вздрогнул, потерял равновесие и… упал.

– Зачем ты это сделал? – Вопрос Кессинджера эхом разносился где-то сверху.

– Он сбежал. Я исполнял свой долг! – Грубый голос Байкорта.

– Ты застрелил моего сына!

Меня трясло. Не переставая лепетать имя Алексиса, я опустился перед ним на колени и, придерживая за спину, пытался увидеть жизнь в его глазах. Она гасла. Голубой цвет его глаз тускнел. Он смотрел как будто сквозь меня, слегка приоткрыв рот. Я не замечал слез, струившихся по щекам, своих криков и воя. Лишь прижимал его к груди.

– Даан…

Я почувствовал слабое дыхание и взглянул на него.

– Прости меня.