Воскресни за 40 дней

Я осторожно зашел внутрь. Байкорта не было на месте.

– Уже завтра на рассвете ты отправишься в Амстердам. До утра потерпишь, – услышал я его хриплый голос в коридоре, где некогда в камере сидел Алексис, и… о боже, он действительно был там!

– Но… – Во мне обострились все чувства, когда послышался его голос. – Я хочу пить. Дай сумку, бутылка там.

– Смертную казнь бы тебе, а не воду! Жаль только, что этот добряк Кесси не даст тебе попасть за решетку надолго, уж я бы тебя убил, окажись вместо него на месте тогда! Не жди от меня сочувствия, сопляк.

Но не было в словах Байкорта злобы или обиды за смерть брата. Издевка. Он потешался над Алексисом, отказывая ему в необходимом. Держал в руках бутылку и болтал ею. Он открыл крышку и с усмешкой вылил воду на пол прямо перед решеткой. Животное.

– Пей. – И он разразился смехом, швырнув бутылку в камеру. Та отскочила от прутьев, приземлившись прямо у его ног. – Вернее, слизывай.

– У тебя длинный язык. Эта работа как раз по твоей части.

Смех затих. Байкорт приблизился к решетке вплотную, и за его широченной спиной я не видел Алексиса, стоявшего прямо перед ним.

– Слушай внимательно, ублюдок, – мужчина задыхался от гнева, – еще одно слово, и будешь спать в комнате для допросов. Без койки, стола, свежего воздуха. В наручниках. На холодном полу. В абсолютной тьме. Ты меня понял?!

Байкорт ушел к себе за стол. Я испытывал к нему жгучую ненависть. Хотел наброситься на эту наодеколоненную потную тушу, но меня отвлек Алексис. На столе Хагрида стояла еще одна бутылка воды. Я спрятал ее под кофтой, присел за углом и стал наблюдать за Алексисом.

Я не мог решиться подойти к нему, и от этого с каждой секундой сердце ныло все сильнее.

Алексис повернулся к решетке спиной, сел на пол. Вот мой шанс.

Шагая как можно бесшумнее, я подошел к камере и вдруг услышал:

– Зачем ты здесь?

Я замер. Он смотрел на меня боковым зрением… Нет, не так: резал взглядом, пытаясь вспороть меня и вытащить ответ.

– Принес тебе попить. – Как глупо это прозвучало, и чтобы скрыть свою неловкость, я протянул ему бутылку воды.

Он окинул меня оценивающим взглядом, будто я был чужим. Неужели он действительно вычеркнул меня из своей жизни?

– Я не просил.

– Н-но ведь ты хотел…

– Я не просил, – произнес он четче, отошел от железных прутьев и повернулся ко мне спиной.

Это ранило меня. Убило мою уверенность и призрачные надежды на разговор. Заставило забыть слова, которые так тщательно были отрепетированы по дороге сюда. И, наконец, вынудило понять: я ему не нужен. Я для него умер.

От досады хотелось провалиться сквозь землю. Отвергнутый, забытый, одинокий. Зачем пришел сюда? Увидеть его в последний раз. Хотя бы случайно прикоснуться к нему, пусть даже вскользь.

Ноги подкашивались. Я опустился на колени и уперся спиной в прутья решетки. Так сильно, что плоть начала ныть от боли. Ком стоял в горле. Хотелось произнести слова, те самые, что я принес сюда с содроганием сердца, но не получалось. Было больно отрывать их от себя. Больно осознать, что все именно так. К глазам подступили слезы, но плакать не входило в мои планы.

– Завтра… завтра я исчезну.

До боли стиснул зубы, в ушах стоял шум. Я закрыл глаза. Слышались голоса родных, детский смех. На заднем фоне пролетала моя жизнь, все события, приключившиеся за эти несчастные восемнадцать лет. Я прощался со своим существованием. Испытывал облегчение, что вот-вот мои мучения закончатся и придет конец одиночеству, угрызениям совести. И тогда мне стало страшно. Действительно страшно.

Чем завершится для меня этот путь? Что ждет впереди? Что если это лишь начало моих мучений? Но ведь нет ничего страшнее душевных страданий. Разве не они привели меня к такому концу?

Но размышления мои прервались. Дрожащая ладонь коснулась моей щеки. Прикосновение было знакомо, но я не мог поверить в это. Алексис. Зачем?

Я обернулся. Мы сидели бок о бок, разделенные лишь решеткой. Его рука вцепилась в прутья, побелела от напряжения. Глаза смотрели в пол, губы чуть приоткрыты. Прикосновение, след которого остался на моей щеке, отчасти утолило печаль. Но вместе с тем меня объял испуг. Я боялся его прикосновений. Они заманивали меня, пробуждали к жизни любовь. Я поддался соблазну, зная, что чем больше подчинюсь чувствам, тем сильнее буду страдать после. Но в чем смысл? Я все равно исчезну, зачем же сдерживать себя?

Ладонью я прикрыл его впившуюся в прутья руку, и, чудо, он посмотрел на меня! Напуганно. Невинно. Я поцеловал его. И был счастлив в то мгновение. Быть может, это последней светлый момент в моей жизни. И не было в этом слиянии губ ни страсти, ни похоти. Лишь нежность, порожденная страхом потерять то самое, чего лишишься наверняка. Оттого этот поцелуй становился еще чувственнее. Я не знал мотивов Алексиса: быть может, дело в его сокрытой душе? В хладнокровности, граничившей с нежностью и лаской? Мир под ногами, вокруг меня исчез. Кружилась голова. Алексис…