Воскресный день у бассейна в Кигали

Великан Ландо поддерживал прихрамывающего Бернара за локоть, хотя такая «поддержка» была скорее лишней нагрузкой для Валькура. Они прошли через бар, пересекли стоянку ресторана и очутились у перекрестка. Давно уже наступил комендантский час. Теоретически перемещаться сейчас могли только «работники гуманитарных миссий», то есть белые, врачи и, конечно, солдаты. «Стервятники», как называл их Ландо, патрулировали перекресток. Их было человек двадцать. Они не относились ни к жандармерии, ни к регулярной армии.

– Добрый день господам из президентской гвардии, - бросил им Ландо. - Я пью за здоровье Руанды. Хотите выпить с нами:? Нет, вы не хотите выпить с нами. Вы хуту, настоящие руандийцы, а я, я мерзкий тутси, лже руандиец. Вы только и ждете приказа убить меня. Знаю, не сегодня. Кого из моих друзей вы убьете на выходе отсюда? Кого вы сначала пропустите, а потом, «сопроводив» по пятам до дома, убьете на глазах у детей и соседей, чтобы те видели его предсмертные муки?

Солдаты дружно заржали. Потом посыпались оскорбления и брань: все тутси - сукины дети, а Ландо еще хуже, он и не негр вовсе, потому что спит с белой. Откуда-то из центра города донесся хлопок разорвавшейся гранаты. Огненные всполохи взметнулись в сиреневое небо неподалеку от национального стадиона, в квартале, где жили в основном тутси. Ландо крепче обнял друга.

– Ты добрый, наивный житель Запада, окруживший себя прекраснодушием и благородными принципами. Ты так и не понял, что наблюдаешь начало конца света. Скоро нас поглотит доселе не виданный в истории ужас, мы будем насиловать, душить, резать, кромсать. Мы будет вспарывать животы женщинам на глазах у их мужей, уродовать мужчин, пока их жены истекают кровью, чтобы быть уверенными, что они увидят смерть друг друга. И пока они на последнем издыхании будут биться в агонии, мы станем насиловать их дочерей, и не один раз, а десять, двадцать. Девственницы достанутся солдатам, больным СПИДом. Первобытность, пом-мачете, ножи и дубины принесут больше бед, чем все американцы с их мудреными бомбами. Но такую войну не увидишь по телевизору. Вы не вынесете и пятнадцати минут нашей войны и бойни. Для вас это безобразно и бесчеловечно. Удел бедных-грязное убийство, они не знают, как убить человека с хирургической точностью, о чем так много говорят попугаи с Си-Эн-Эн после военных брифингов. А мы здесь предадимся убийству в пьяном и наркотическом угаре с таким бешенством, с такой яростью, ненавистью и презрением, понять которые тебе не дано, да и мне тоже. Я говорю «мы», потому что я руандиец и потому что тутси поступят точно так же, когда им представится такая возможность. Я говорю «мы», потому что все мы здесь сошли с ума.

– Я не хочу уезжать.

– Ты еще безумнее, чем я думал.

– Нет, я влюблен. Это одно и то же.

В каких-то ста метрах от Содомы, квартала проституток, взору открывается буколический пейзаж: холм, свежевскопанная земля, повсюду прекрасные цветы. Издалека все выглядит чудесно. Один чиновник из Канадского агентства по международному развитию, который приехал проверять, как используются средства, выделенные его страной на борьбу со СПИДом, как-то спросил у сопровождающего его руандийца: «У вас тоже есть общественные сады?» Простим его. На этом холме какие-то люди все время роют, рыхлят и обрабатывают землю. Издалека может показаться, что это сотни тщательно пропалываемых участков, как на каком-нибудь пустыре в бедном районе Монреаля. «Нет, это новое кладбище, - ответил гид. - На других холмах уже нет места».

Крест получился на загляденье: кривой, словно высохшее дерево, в желтых, синих и зеленых тонах, вместо Христа - Джонни Кэш[29], не очень-то похож, но не узнать его нельзя - скульптор выгравировал его имя.