Воскресшее племя

Кендык сначала не поверил, а потом расспросил подробнее и стал запрягать дюжину своих одноцветных, одногнездых Воронков. Одиннадцать собак у него были черные, без единой отметины, и звались Воронками, двенадцатая, Ворониха, шла впереди. Воронки были из ее потомства и шли за матерью послушно.

Чепкан вывел также и своих собак, тоже дюжину. Тут были разные масти: пестрая, пегая, серая. Но когда упряжка и нарта были совершенно готовы, из-за угла вывалилась озорная девица Рультына, в волчьем капоре, в огромном балахоне из пыжиков.

— Стой, стой! — крикнул Чепкан, как кричат каюры-ямщики, унимая зарвавшуюся свору. Но Рультына быстро вскочила на нарту, гикнула на банду серков и пестряков и умчалась, как ветер, вдогонку за Кендыком.

Лесные одуны действительно вышли на реку Амой. О них до сих пор никто ничего не знал. Они притаились в горах, на стыке народов и стран, между чукчами, коряками, ламутами и русскою смесью с колымских и анадырских рек. Впрочем, эти захолустные одуны чуждались соседей своих и никогда не выезжали в русские фактории и даже купцов и торговцев принимали неохотно.

Сами они представляли смесь последних остатков одунского народа. Говорили на чужих языках, по-чукотски, по-корякски и по-русски, рассказывали сказки и песни выпевали на каком-то другом языке, который помнили только немногие старики.

Старик бил в бубен, а дети плясали и пели:

Бонданды, бонданды,
Поди, лося убей,
Нам на постельку,
Дитю на одеялку.

«Бонданды» был легендарный герой, покровитель восточных одунов. Он будто бы ездил на лосях, так как лесные олени были для него слишком мелки. Лесные одуны, выходя на культбазу, приносили с собой песни и сказки о своих предках и героях Торгандре и Бонданды.

Рультына с Кендыком уже пять дней поднимались по течению Амоя, ломая своими широкими полозьями мягкий снег, лежавший поверх речного льда, как белая заячья шуба. Кендык шел впереди забродчиком на лыжах. Рультына понукала одновременно его собак и своих:

— Ой, гусь, гусь, гусь! Ой, олень, олень, олень! Ой, собачки, домой, домой, домой!..

Пока разведчики поднимались по Амою вверх, лесные одуны спускались им навстречу.

На пятый день, к вечеру, усталые собаки Кендыка и Рультыны вышли неожиданно из глубокого рыхлого снега на широкий и твердо укатанный тракт, часто исколотый острыми копытцами вольно бегущего стада. Они пересекли дорогу подходивших одунов и теперь должны были идти обратно вслед за ними. Собаки взяли дух, взвизгнули и помчались галопом.

— Стой, стой! — унимали молодые ездоки свою обезумевшую свору.

Но собаки ничего не слушали. Из-под ветра наносило запах человеческого дыма, обещавший отдых, и другой соблазнительный запах живого бегущего мяса, который возможно было изловить перед отдыхом.

— Стой, стой!

Неожиданно спереди послышался такой же ответный крик: «стой», направленный уже не к собакам, а к людям. Щелкнул ружейный затвор.

— Кто едет? — раздался окрик на одунском языке, но только с другим акцентом. — Кто едет?

— Одуны.

— Откуда?

— С культбазы.

— Ну, идите.

То был часовой со старинным кремневым ружьем на фигурно раскрашенных сошках. Узкое ложе ружья было тоже расписано зелеными, красными и синими клетками. Молодые одуны пошли за проводником, усердно унимая своих бушевавших собак. Еще через сотню шагов их остановил новый оклик. Из чащи деревьев вышел другой часовой, уже не с ружьем, а с длинным прадедовским луком. Лесные одуны по старому обычаю каждую ночь выставляли часовых и выше и ниже своего ночного привала. Они жили в вечной войне со своими соседями с востока и запада и были постоянно настороже. В последние полвека кровавые встречи стихли, но соседи донимали их на разные лады, отбивали оленей из стада, выбивали в одунских лесах последнего соболя, и одуны защищались, как умели. Их оружие было проще, чем русские винтовки, которые достались в обилии окружавшим их народам от белых и красных отрядов, но железные стрелы одунов, с раздвоенным лезвием, жалили не хуже, чем нарезные пули коротких японских карабинов и американских винчестеров.

— Спешите, — говорили часовые, — мы вас с утра ожидаем.

— Как ожидаете? — спросил с удивлением Кендык.

— Шаманил Михайло Кулдарь и сказал: «Сегодня ждите. Двое придут от воскресших одунов, вестей принесут».

Глава сороковая

Ночное стойбище лесных одунов было необычного вида. Оно представляло только один огромный наполовину шалаш, наполовину шатер, с ярким огнем, горевшим посредине. Огонь был обставлен и обвешан тяжелыми котлами, железными и медными, в которых варилась похлебка. Некоторые котлы были на десять ведер вместимости. Они были старинной русской ковки, почти столетней давности и некогда достались одунам от русских соседей как военная добыча. Похлебка в котлах тоже была необычная. Тут было все перемешано: мясо домашних оленей и диких баранов, рыба, съедобные корни и ягоды.