Воскресший гарнизон

– Я была вне себя от радости, когда он обнаружился. Причем не только я, но и Геринг, сразу же обративший внимание на его «Подольскую Деву Марию». Помнится, я знакомила вас с одним из вариантов этого творения. Теперь он страстно желает видеть в своем собрании как минимум пять работ этого иконописца. И уж поверьте, Гиммлер не простит мне, узнав, что я осчастливила полотнами Ореста только Геринга. Кстати, вы хоть создаете ему условия для работы над иконами?

– В подземелье он занят только сотворением каменных «Распятий».

– Но ведь прежде всего он иконописец.

– Вместе со своими подмастерьями он уже изготовил несколько таких изваяний, украшающих некоторые из подземных выработок, – пожал плечами Штубер. – Я всего лишь поддержал, скорее, даже приспособился к идее, которой загорелся бывший комендант лагеря штандартенфюрер Овербек.

– Но зачем вам столько каменных изваяний в этих подземельях, Штубер? Считаете, что, войдя в них, русские политруки способны будут оценить ваши с Орестом старания? Вы неумно, почти преступно используете талант выдающегося иконописца – вот что я вынуждена заявить вам, досточтимый барон. Мало того, я вынуждена буду информировать об этом Геринга и Гиммлера, которые, стоя перед всяким новым полотном, сразу же прицениваются к послевоенному извлечению валюты.

– Они что, в самом деле настолько серьезно относятся к коллекционированию произведений искусства?! – искренне удивился Штубер.

Перебрасываемый из одного участка фронта на другой, занятый в десятках диверсионно-разведывательных авантюр, он и понятия не имел о том, какие приготовления к послевоенному бытию ведутся сейчас на вилле Геринга «Каринхалле»; какая лихорадка царит на виллах и во всевозможных тайных галереях многих других вождей, генералов и прочего командно-делового люда Третьего рейха. Как округляются цифры на счетах этих проныр в швейцарских, испанских, аргентинских, парагвайских и других зарубежных банков.

– А вы наивно полагали, барон, что эти имперские мужи заняты были исключительно проблемами обороны рейха? Они уже давно смирились с его неминуемым поражением и теперь пытаются превратить крах империи в свое и потомков своих послевоенное процветание.

И не позволяя барону опомниться, Софи ввела штурмбанфюрера в курс всех тех усилий, которые уже предприняты были ею по сотворению европейского имени живописца Ореста; поведала о том, как его работы воспринимают специалисты Дрезденской картинной галереи, Лувра, нескольких итальянских и венских музеев и картинных галерей.

– Что вы предлагаете, Софи? – саркастически улыбнулся барон. – Создать для него в лагере иконописную мастерскую?

– Почему в лагере? – не восприняла иронии его вопроса Жерницки.

– А то, что мастерскую создать необходимо, сомнений у вас не вызывает?

– Иначе как мы потом объясним миру, что, получив в свое распоряжение судьбу и талант гениального иконописца и скульптора, умудрились столь бездарно распорядиться ими?

По тому, сколь нервно барон начал разливать остатки вина и как задумчиво, забыв о тосте, опустошал свой бокал, Софи поняла, что зерна сомнений в душе его уже начинают пробиваться первыми ростками. Рядом со столиком появился кельнер, ожидавший, что штурмбанфюрер прибегнет к новому заказу, но Вилли так рявкнул на него, что тот испуганно попятился из кабины.

– Предположим, вы меня убедили, обер-лейтенант Жерницки.

– Почему «предположим»? Убедила, и все тут.

– И каковым же видится наше дальнейшее сотрудничество с этим лагерным гением?

– Даже не догадываетесь, что только что вы подсказали название первой послевоенной выставки художника и скульптора Ореста. Причем не только выставки, с которой можно объездить все столицы Европы, но и книги о его творчестве. Возможно, с какими-то вариациями, скажем, «Восхождение лагерного гения» или «Сто лагерных работ гения». Смущает, правда, фамилия его лагерного тюремщика. Кто-кто стал лагерным душителем этого таланта?! Ах, барон Вилли фон Штубер?! Какой позор! Какое пятно на репутации всего рыцарского рода Штуберов! Впрочем, а чего еще можно было ожидать от эсэсовца Штубера?!

Произнося последнюю фразу, Софи уже видела, как одной рукой барон конвульсивно сжимал ножку бокала, а другой – массивную, под старину сработанную вилку.

– Не забывайтесь, Жерницки, – пробормотал он по-немецки. До сих пор они общались на русском. – Я этого не терплю.

Софи спокойно дожевала последний кусок отбивной, аккуратно уложила на тарелку свои нож и вилку и, запивая мясо терпковатым красным вином, спокойно продолжила: