Восьмерка

– Книжный червь, да? В наш магазин заходят самые известные деятели правозащитного движения. Я их всех знаю лично. В ближайшие дни прочтешь свою фамилию в газетах. Так что иди, ищи мой зубик. Зубик в яйце, яйцо в ларце, кто раскрыл ларец – тому срочный, ага, привет!

Новиков успокоился только минут через двадцать.

Домой пришлось идти пешком – это часа полтора.

Пару раз оглянулся – не идет ли кто за ним; нет, никто не шел.

Он чувствовал какое-то удивительное облегчение, как будто – победил. Новиков даже подпрыгивал слегка и все раздумывал, какую ему запеть песню. Нужно было что-то простое, но преисполненное сил и надежд.

Тут очень подходили барды, из тех, что не боролись с проклятым режимом, а демонстрировали чудесный, пропахший лесом и костром идиотизм.

«Ах, гостиница моя, ты гостиница... на кровать присяду я, ты подвинешься...» – попробовал Новиков, но почему-то представил Ларку и расхотел эту песню.

Отец пел такую песню в стародавние времена, ласково поглядывая на мать. Он тогда еще поглядывал на нее ласково. И она подыгрывала ему – взглядом. Новикова уже в детстве все это раздражало. Казалось, будто он был зачат не от родителей, а от этой песенки. Присели, подвинулись – и вот Новиков появился вследствие некоторых блудливых передвижений.

«А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги», – попробовал Новиков, это понравилось больше, но он дальше не помнил слов. К тому же прицепился к этому «зазапахом». Что ж это за зазапах, а? Настолько простые слова, а весь их нехитрый смысл как-то разом провалился в зазапах. Такое случается иногда.

Новиков неосмысленным движением извлек телефон из кармана, там обнаружилась эсэмэска. Зачем-то понадеялся, что от Ларки, – но нет, от матери. Что ж там у нас? Может, черная капуста предложила чудесный выход из положения? Развести ромашку в стакане самогонки, поставить на ночь за икону, утром натереть этим спину и шесть раз повторить заветные слова. И сразу станешь, как дядька говорит, нормальным.

Мать сообщила радостную весть: они с отцом в самом начале недели снялись с якоря и отбыли на дачу. «Отдохни, сынок, подумай».

«Как это прекрасно, – подумал Новиков. – Как это чудесно. Спасибо тебе, мать».

Какая-никакая, а мать – понимает печаль сына. Неясно, конечно, о чем именно она предлагает подумать – но спасибо хоть за пустую жилплощадь.

Через час дома, даже не раздевшись, врубил кран в ванной. Вода была только холодная. Набрал холодной в таз, на кухне зажег сразу четыре конфорки – разместил на огне и таз, и чайник, и две кастрюли.

«Пельменей еще напускай себе... – подумал иронично. – Будешь в ванне отмокать – заодно и пожрешь... Поиграешь с пельмешками...»

Сам себе хохотнул.

Зазвонил домашний телефон.

«Ларка!» – снова глупо понадеялся Новиков – с чего понадеялся, непонятно – она сроду на домашний не звонила, чтоб не напороться на мать.

Это был дядька. Дядька был пьяный и настроенный сурово.

– Я тебе говорил... – начал дядька, долго обдумывая и взвешивая каждое свое слово.

– Чего надо? – спросил Новиков, до недавнего времени, кстати сказать, вообще не склонный хамить взрослым и тем более родне.

– Ты про вшей понял все?

– И про вшей, и про петухов, – сказал Новиков.

– Вша на швах живет, – сказал дядька. Судя по всему, он вовсе не слышал Новикова. – Намажь шов мылом, и вша...

Слово «вша» дядьке давалось трудно, он произносил его как «в ша».

– ...и... в... ша...

– И будем вшам швах, – завершил Новиков.

– Ты, сука, тупой, – сказал дядька. – И отец твой тупой.

Новиков положил трубку и в сердцах рванул шнуром телефона. Шнур вылетел вместе с розеткой. Розетка зависла, как больной зуб, вся на нервах.

На кухне засвиристел чайник.

Пока Новиков успокаивал чайник, домашний телефон снова начал дребезжать и подрагивать.

Успокаивая себя, Новиков снял чайник с плиты, сбил с него колпачок, прекратив слабый свист и выпустив пар. Некоторое время стоял так, с чайником в руке, раскачивая его.

Вернулся к трубке, выдумывая по дороге, как бы заткнуть дядьку.

– Новиков, – образовался в трубке чей-то знакомый и замечательно гадкий голос.

«Это опер», – осознал Новиков через секунду.

– Что вам? – спросил сдавленным голосом.

– Ты чего там задумал, дурачок? – поинтересовался опер. – Ты знаешь, чем это может для тебя закончиться?

– Чем? – спросил Новиков. Он никогда бы не придумал, что сказать оперу, если б слово «чем» не прозвучало в самом вопросе. Его почему-то очень удивило и напугало, что опер знает его телефон. Странным образом в полицейском управлении он чувствовал себя защищенным, а в собственном доме – беззащитным. Похоже, Новиков всю свою смелость растратил возле контрольно-пропускного пункта.

– Я тебя сгною, дурачок, – сказал опер тихо и насмешливо. – И никто тебе не поможет.

Новиков молчал, мучительно разыскивая хоть одно слово во всем своем словарном запасе, которое сгодилось бы сейчас для ответа.

– Чё ты там заткнулся, Новиков? – спросил опер. – Распечатай пасть-то.

– Что вам надо? – вспомнил несколько слов Новиков, но и опять лишь потому, что первые два слова из этой фразы он сам произносил полминуты назад.