Восьмерка

...нет, совсем не плащ, и не пальто там было, а сначала влажный от первого и легкого снега затылок, а потом, если поднырнуть руками, спина – такая тонкая, теплая.

Господи.

И рот, рот, рот – хорошо, когда умеешь целоваться и в руках сила и нежность.

Скользишь пальцами по ее позвонкам, ищешь ладонями ее лопатки – вот их нет совсем, вот они вдруг возникли, острые, – и все это время рот, рот, рот. Когда же мы дышали, если так много и подолгу целовались?

Потом она тащила меня куда-нибудь – и приговаривала при этом:

– Идем скорей... Идем! Не знаю куда! Куда-нибудь!

А сама знала.

Мы бежали, распахнутые и расхристанные – ее плащ или, черт, пальто расстегнул я, а когда она успела расстегнуть мою куртку, я даже не замечал.

Впрочем, не только куртку, а вообще все расстегнуть, что на молнии, – про это все я догадывался оттого, что вдруг чувствовал где-то внизу живота сквозняк и холодок, как будто мне туда насыпали железной мелочи.

То ли усмехаясь, то ли шепотком ругаясь, на несколько секунд остановившись, я застегивался.

– Ты чего там? Иди так, никто не видит! – торопила она меня, втаптывая в асфальт не прижившийся блеклый снежок и зачем-то прикасаясь к своим заалевшим щекам кулачками. Один кулачок мерз голый, а второй грелся в варежке. Она ходила в варежках – как же от этого было не тронуться рассудком.

– Ты что в варежках? – спросил я.

– Не знаю, куда-то перчатки засунула, – засмеялась она.

Спустя десять минут быстрого хода я подозрительно интересовался:

– Это что?

– Ты слепой? – отвечала она. – Гараж.

Никак не могла справиться с ключами, подзывала меня на помощь:

– Иди, что стоишь! Попробуй открыть!

– А чей это гараж? – спрашивал я, пытаясь хотя бы вытащить ключ, чтоб вставить его заново и по-нормальному, а не наискось.

Она разглядывала на слабом свету от далекого фонаря свой надломанный ноготь и не отвечала.

Мне удавалось извлечь ключ.

Я осматривался. Рядом, набычившись, стояло еще несколько гаражей. Все на замках, кроме одного, – там громко играла музыка, а из приоткрытой двери на снежок, смазанный свежими следами шин, косо падал свет.

– Ну? – еще раз спрашивала она.

Наконец, получилось.

Мы заходили в гараж. Там стояла черная скуластая машина.

– Залезай скорей внутрь! – приказывала она, одновременно пытаясь разобраться с брелком сигнализации. Я дергал дверь, машина резко взвывала – к счастью, это продолжалось недолго, только секунду, – она случайно нажимала нужную кнопку, сигналка вырубалась на полувскрике, но мы успевали ужасно напугаться – и от страха принимались хохотать, сначала сдавленно, а потом, забравшись на задние сиденья, уже громко. Хохотали, и тут же начинали целоваться, опять эта моя молния ерзала туда-сюда... и я всю анатомию ее джинсов знал наизусть, до сих пор знаю. Вот сейчас закрою глаза и проделаю все то же самое: правой рукой, двумя пальцами, указательным и безымянным подхватывается ремень и тянется на себя, чтоб его черный ароматный язык выбрался наружу... потом перехватываешь этот язык в ладонь и тянешь в обратную сторону: щелк – и ремень уже просто свисает, ничего не охраняя... дальше удобнее всего сразу двумя руками найти верхнюю пуговицу на джинсах и расстегнуть... почему-то ее молнию, в отличие от моей, столь же просто вскрыть не удается. Надо, чтоб она сама помогла – чуть подалась спиной назад: очень тугие джинсы.

...очень тугие, тугие, тугие дж-ж-ж-жинсы...

Тут она, взвизгнув, выясняет, что кожаные сиденья в машине ужасно холодные.

Поспешно, словно зверек, она взбирается ко мне на колени и, чуть подсуетясь рукою, говорит:

– Вот... так. Грей меня скорее.

– Это что, ваша машина? – спрашивал я, трогая пальцем мягкий потолок авто.

– Наша, наша, – отвечала она веселым шепотом, поскорее натягивая джинсы прямо на голое, так сказать, тело.

– Муж на ней ездит? – интересуюсь я, с некоторым опасением произнося слово «муж».

– Муж, – отвечает она просто. – У меня прав нет, – и тут же без перехода: – Холодища такая. Тут ведь отопление есть в гараже. Найди?

– Ты спишь с ним? – спрашиваю я, не двигаясь с места, и все что-то рисую пальцем на потолке.

– Конечно, сплю. Он же мой муж, – отвечает она чуть удивленно, но все так же весело.

– И что... получаешь удовольствие? – не унимаюсь я.

– Конечно, – она отвечает искренне и, кажется, на время забывает о холоде. – Глаза только надо закрыть. Как будто его нет. А вообще спать можно с кем угодно. Даже с ним. Разговаривать вот только потом невозможно совершенно.

– Почему?

– Как почему? Он же не умеет.

Я все еще рисовал на потолке, а она выскочила из машины, но не так царственно, как делают дамы из кинофильмов, – нога, еще нога, рука... – а ловко и быстро, словно ласка.

Она передвигалась в гараже, различая предметы в темноте, нашла то, что искала, щелкнула включателем, и заработал уютный, как бы попыхивающий сигарой, обогреватель. Она тут же демонстративно прислонилась к нему задком и, одновременно, уперлась ладонями.

Я открыл дверь машины и выглянул наружу.

– Мужики только врут, что они ревнивые, – сообщила она мне шепотом.