Восьмерка

Дверь «восьмерки» Лыков оставил открытой, в салоне загорелся свет, и все мы увидели Буца на переднем сиденье — он будто спал.

Я подошел ближе.

Сиденье было откинуто назад, под головой раскрывшего рот Буца была лыковская куртка.

— На хер сшиб? — спросил Грех, побледнев.

— Я случайно! — все тем же шепотом, раскрыв глаза, проорал Лыков. — Он выбежал на дорогу под колеса!

— Где сшиб? — спросил Грех, не сводя с Лыкова взгляда.

— Здесь близко! Не выезде из города! Возле объездной! — и Лыков махнул рукой сначала в одну сторону, потом в другую, никак не соображая, где мы находимся.

— Он жив? — все допрашивал Грех.

— Не знаю! Дышал! — отрывисто ответил Лыков, оглядываясь на Буца, словно тот мог подать знак, кивнуть.

Шорох беззвучно прошел к машине.

— А на хер ты уехал с места? — спросил Грех.

— Ты дурак? — почти беззвучно проорал Лыков. — А чего, вызвать милицию? Или оставить его на дороге?

— И оставил бы! — сказал Грех уверенно.

— Не знаю, может, к отцу? — спросил Лыков. — Папка мой посмотрит его?

Грех медленно озирался по сторонам со странной и болезненной гримасой на лице — так он раздумывал.

Открывший правую дверь «восьмерки» Шорох вдруг негромко подал голос:

— Он, типа, умер.

Никто не двинулся с места. Лыков переводил взгляд с меня на Греха.

— Точно? — наконец, спросил Грех.

— Сердце не бьется, — спокойно ответил Шорох.

Пошарив в карманах, я нашел лыковские сигареты.

«А ведь я тоже совсем не волнуюсь», — подумал, медленно и со вкусом закуривая.

«Ха! — с натуральной брезгливостью усмехнулся я сам над собою, — Да потому что Лыков угробил человека, а не ты! Ничего тебе не грозит! Но посмотрел бы я, когда б на месте Лыкова стоял сейчас ты сам…»

— Идет кто-то, — сказал Грех.

Шорох закрыл дверь со стороны Буца, легко обошел машину, захлопнул вторую — и мы, не сговариваясь, схоронились в ближайший подъезд.

Я стоял крайним, долго смотрел в щелку, пока не увидел Гланьку — даже отпрянул лицом от неожиданности.

Она прошла было мимо «восьмерки», озабоченная чем-то, но потом остановилась — хорошо хоть с левой стороны — и внимательно посмотрела на машину.

Я тут же вышел на улицу.

Грех пытался поймать меня за рукав, шепча: «Куда ты, бля?», — но я выдернул руку.

Гланька перевела взгляд на меня.

— Ты что тут? — спросила удивленно.

Я пожал плечами.

— А ты? — поинтересовался глухо.

— Где Буц, не знаешь? — спросила она чужим, неприятным голосом. — Мне сказали, что он ушел куда-то в эту сторону…

— Это ж твой Буц, — ответил я. — Может, он у тебя дома. Ты же с ним спишь.

Гланя несколько секунд смотрела мне прямо в глаза.

— Я всем вам даю от силы, — раздельно сказала она. — И только ему — от слабости.

— Да тебе показалось, Гланя, — сказал я, вдруг озлобившись и забыв про все на свете. — Что в нем за сила? Нет ее, не было никогда!

— Это вы там орали ему в окно, чтоб он варежки надел и шел на улицу? — спросила Гланька презрительно. — Благодари, что я его не пустила — он бы зарыл вас всех! Он вас зароет!

Она даже притопнула ножкой.

Грех позади меня приоткрыл дверь, но, к счастью, сам не показался.

— Буц! — неожиданно позвала Гланька, оглядывая деревья, дома, вечно покореженные лавочки, залежавшийся грязный снег в палисаднике. — Буц! — с детской требовательностью еще раз воскликнула она.

Снова скрипнула дверь подъезда.

— Пошла вон! — крикнул я и даже, кажется, замахнулся на нее — по крайней мере, я точно помню, как она по-детски прикрылась от меня рукой.

Гланька развернулась и побежала.

Пробежав почти до конца дома, оглянулась и крикнула:

— Скоты! Вы скоты просто!

— Кто это? — спросил Грех, почти скатываясь на скорых ногах по ступенькам подъезда.

Он смотрел в сторону Гланьки, отошедшей совсем далеко, но все еще видной.

— Это подруга Буца, — сказал Шорох, тоже глядя вослед Гланьке.

— Она видела труп? — спросил меня Грех.

— Нет, — ответил я, не понимая, чего он так дрожит.

— А хули она его звала? — в голос заорал Грех. — Я слышал: она его звала вся на истерике!

— Да нет, — ответил я.

— Ты не спишь, эй? — подошел ко мне ближе Грех. — Может, ты забыл, где Буц? Вот он в машине лежит и остывает! Или что, она звала какого-то другого Буца?

— Нет, этого, — сказал я.

— Ты же говоришь, что она его не видела!

— Она не его видела! — крикнул я.

— Иди ты к бесу, сука глупая! — сказал Грех и толкнул меня в плечо.

— Ты ошалел? — заорал я и вцепился ему в грудки, услышав, как затрещали пуговицы на рубашке под его свитером.

Меж нас, твердый, как перемороженное мясо, вклинился Шорох и уже спустя секунду упирался левой рукою мне в грудь, а правой — удерживал за плечо Греха.

— Не орите! — рычал Шорох; я впервые услышал, как он рычит.

— Ее надо грохнуть! — пролязгал зубами Грех. — Она видела Буца и скажет, что это мы его замочили!

Лыков смотрел то на Буца, то на всех нас, пытаясь осознать, что происходит.

— Да отпусти! — сорвал руку Шороха Грех и встал поодаль, оправляя свитер.

— Ее надо срочно грохнуть, — еще раз повторил он, обращаясь только к Лыкову.

— Он рехнулся! — прокричал я, показывая на Греха всей пятерней.