Восьмёрка

— Догнать на машине и грохнуть! — снова повторил Грех, ненавидяще глядя мне в глаза. — Иначе она сдаст нас всех! И эту суку глупую тоже! — и Грех ткнул в меня пальцем.

Я задохнулся и, не закрывая рта, оглядел внимающих Греху пацанов, отчетливо, по буквам, спросив у себя: кто это?

«Кто это? — спросил. — Твои друзья? С чего ты взял? Если вы жрали с одной тарелки по утрам в раздевалке — это называется друзья?»

— Ты, хорош гнать! — сказал вдруг Шорох, повернувшись всем телом к Греху. — Чего за гон, ты?

В одну секунду они сцепились и, с тяжёлым стуком мясных оледеневших туш, перекинулись через невысокий заборчик вдоль тротуара.

Лыков, не глядя на них, шагнул к своей «восьмёрке», судорожными движеньями извлекая из кармана ключи.

— Куда, Лыков? — окликнул я, внезапно найдя воздух — он был тут же, у лица, порубленный на корявые осколки.

Лыков, не отвечая, уже садился на своё место.

Я открыл, шарахнув о забор, дверь со стороны Буца — упала с колена его рука, но сам он остался сидеть на месте.

— Куда? — повторил я, нагнувшись в салон.

Лыков уже включал зажигание.

Присев, я сдвинул рычаг пассажирского кресла — и сдвинул Буца максимально назад. Потом, через него, наступая одной ногой Буцу в пах, другим коленом на рычаги скоростей, на ляжку Лыкова, ввалился в салон и протолкнул себя на задние сиденья.

С трудом находя там место своему телу и один раз случайно ухватив Буца за омерзительное его лицо, я заметил, как Грех и Шорох всё ещё кувыркаются в грязном снегу.

Лыков, газанув, стремительно сдал задом и в первом же проулке вывернул в сторону дороги.

— Выкину его на том же месте, и всё! — сказал Лыков, крутя руль.

— Подними кресло — неудобно тут! — крикнул я сзади.

Лыков нагнулся, нашёл рычаг, Буца вернуло в сидячее положение, причём он с размаху ударился головой о бардачок и завалился набок. Машина тем временем едва не въехала в столб.

Я сдвинулся, заняв место ровно посередине сидений, и присмотрелся к Лыкову — у него, показалось мне, было совершенно невменяемое лицо.

— Где же? Где же это? — повторял Лыков, неустанно всматриваясь в дорогу и посекундно оглядываясь, — не проехал ли он место аварии.

— Выкинешь, и дальше что? — спросил я.

— Оставлю… как было!… — ответил он; голос звучал, как у человека, пребывающего в полузабытьи.

— Тут! — неожиданно остановил себя Лыков и дал по тормозам — нас, на мартовской наледи, немного вывернуло влево, в сторону встречки, но не критично.

Машина заглохла.

Эта секунда тишины длилась очень долго.

Я успел заметить идущую на хорошей скорости по встречной фуру и не испугаться её — она легко проходила мимо нас, чуть приняв в сторону.

Оглянувшись, я успел рассмотреть другую фуру, как метеорит ниспадающую на хрупкую белую «восьмёрку», резко вставшую посередь её пути.

«Утро понедельника, — подумал я спокойно, заваливаясь набок, чтоб моё тело сберегалось водительским креслом. — Фуры идут со складов за грузом, торопятся…»

Когда раздался удар — куда-то в зад или в бок «восьмёрки», — меня вдруг окатило ослепительное чувство невыносимой бредовости ситуации, в которой я никак, никогда не должен был оказаться. Будто бы я прочитал своё имя, написанное со страшными орфографическими ошибками.

Тогда я не видел произошедшего, а потом мне никто не рассказал.

Как именно нас прокрутило меж двумя фурами, не знаю, помню только: показалось, что я дважды делаю невесомый танцевальный круг возле неожиданно загоревшейся на потолке салона лампочки.

Одно понятно: удар оказался не такой уж сильный — но его хватило ровно настолько, чтобы Буц вылетел в лобовое стекло — причём угодил под колёса встречной фуры, которая, тормозя, переехала и проволочила его под собою.

Спустя три минуты водитель фуры распахнул дверь нашей «восьмёрки» — она открылась.

Пристёгнутый Лыков налетел грудиной на руль и повредил что-то вроде ребра, но в те минуты не заметил ничего.

Меня извлечь было труднее, но я оказался вообще цел — только часы потерял.

Выбравшись на улицу, я всё гладил свой живот, словно именно ему был благодарен за спасение.

Лыков часто вытирал что-то подтекающее из носа и затем подолгу смотрел на пальцы.

Не прекращая обираться обеими руками, я заметил ноги Буца — он отчего-то был только в одном ботинке.

— Друг-то ваш — наглухо! — сказал мне со страдальческим лицом водитель одной из фур.

Потом дошёл до Лыкова и снова повторил:

— Друг-то ваш — наглухо!

Грех сразу ушёл в отпуск и пропал — хотя бежать оказалось не за чем.

Рассказывали потом, что отец Лыкова договорился в морге — у него там были давние друзья по медицинской учебе. Они дали искомое заключенье, в котором говорилось о Буцеве Вячеславе Егорыче, погибшем под колёсами фуры, — а не за полчаса до этого вследствие столкновения с «восьмёркой» и последующего удара головой об асфальт.

У гражданина Буцева из родственников оказалась только мать, но она в суд не подавала, потому что поверила медицинскому заключению.

«Восьмёрку» быстро отрихтовали и покрасили — через неделю она смотрелась как юная. В благодарность её решили перегнать экспертам из морга — в те времена «восьмёрка» ещё стоила денег.