Восьмой день недели

— Иди, щец поешь. Вон, разогрей на плитке, а я малость отдохну. Притомилась от нечего делать. — Проводила Тамайку на кухню, легла, отвернулась к стене. Слышала, как возился парнишка с кастрюлями, а думала о сегодняшних гостях, о Викторе. Все это столь неожиданно. Назначения. Словно камень в воду бросили, круги разошлись во все стороны. Тяжко, конечно, в двадцать-то шесть годков сразу в людях разобраться. Как ему правильно жить, дело вести? Да что там гадать! Кирьян ей легенду рассказывал про мастера-стекловара. В ней и ответ. Пелагея и не заметила, как закрыла глаза. И ей почудилось: где-то совсем рядом смутно прорисовывается тень человека. Она слышит его завораживающий голос: «А варю я стекло не токмо таской, но и лаской, не токмо горюч-камень бросаю в печь, но и духовитые цветы и травы, не со злостью бесовской чудо-формы выдуваю, а с великой душевной радостью». — «Все ты врешь, нечестивец! — вскричал грозный воевода. — Не желаешь казне тайность свою открыть! Не желаешь стекольные секреты на службу царю-батюшке положить!» — «Разве я не открыл тебе, воевода, главной тайны? — удивился мастер. Вдумайся в слова мои». Только воевода вдумываться не стал. Озлился еще больше. И приказал отсечь мастеру голову. Взошел мастерко на помост, склонил голову на плаху. Уж совсем было палач вострый топор над головой его занес, да опустить не успел. Чудо тут приключилось. Двинул мастер плечами, сорвал железа, да и был таков. Исчез вместе со своею тайностью, а куда исчез — неизвестно… Где объявится с тайностью великой — також неизвестно. Ищите, люди!

Пелагея открыла глаза, приподнялась на локте, всматриваясь в угол комнаты. Никого не было видно. Она снова уронила голову на подушку, подумала: «То ли сон привиделся, то ли голос Кирьяна слышала?.. Ищите великую тайность, люди…»

* * *

Виктор шагнул из комнаты цехового комитета профсоюза, как из парной, подставил правую щеку под вентилятор в коридоре конторы. В ушах еще звенели голоса, он не мог бы сейчас сказать, чьи они. Все слилось в один многоголосый шум. Перед мысленным взором почему-то стояли сразу два лица: каменное — Максименкова и раскрасневшееся, постоянно меняющееся — Николая Николаевича. У Максименкова действительно было странное лицо. За все время заседания ни разу не усмехнулся, не возразил. Смотрел невидящим взглядом куда-то мимо его плеча. Зато члены цехового комитета наговорились всласть. Такой «активности» давно Виктор не видел. Высказывались на повышенных тонах, бесцеремонно перебивали друг друга. Он попытался восстановить весь ход заседания. Поначалу повестку дня приняли хорошо. Придерживались выжидательной позиции. Молчали, когда он зачитал «для разгона» статью 499 из «Свода законов Российской империи», изданную около ста лет назад. Этот «Свод» нашел в старых книгах прадеда. В статье говорилось, в частности, следующее: «…рабочими людьми называются…. дурного поведения… незаконнорожденные, иноверцы, ссыльные, а также лица, исключенные из цеха вольных матросов». «Конечно, — сказал он после этого, — разве можно было от прежних забитых работяг ждать душевного сочувствия в пользу фабриканта или заводчика. А мы? Это же наш завод, советский завод». Как он верил в своих людей, можно сказать, боготворил их, был уверен: каждый готов на все ради родного завода. А что вышло? Видимо, не эти слова Виктора взбудоражили членов цехкома. Они были наэлектризованы его прямолинейным предложением: перейти на работу по скользящему графику — работать в субботу и воскресенье, а выходные получать в иные дни недели. Сигнал, вероятно, подал одни из мастеров, который бросил из угла желчную фразу: «Ты, парень, мозги нам не пудри. По-твоему, рабочий человек всегда в виноватых».

Он пытался изо всех сил отнестись к разгоревшемуся спору с юмором, поддакивал самым громкоголосым, позже пробовал записывать рациональные мысли… «Да, да, конечно, кардинально решить вопрос с детским садиком… отрегулировать вопрос о заработной плате. «Отбило руки» то, что очень волновался Николай Николаевич. Нервным движением все время поправлял галстук, ерзал на месте, то и дело посматривал на часы, будто ему не терпелось дождаться окончания заседания местного комитета.

Предложение Виктора «забодали» сходу, единогласно. Стоя сейчас у переходной галереи, не замечая потока свежего воздуха, Виктор почувствовал, что распаляется. То ли это была злость, то ли нахлынула боевитость, он не мог понять. Кто-то мягко тронул за рукав. Виктор обернулся, готовый наговорить первому попавшемуся кучу дерзостей. Перед ним стоял Николай Николаевич.

— Чем обязан? — резковато спросил Виктор.

— Слушай, Витек, проводи меня немного, — мягко попросил председатель завкома. — Уже поздно, а мне пройтись пешком захотелось. Голова от говорильни разболелась. — Решительно взял Виктора под руку.

Они вышли из цеха на аллею, обсаженную молодыми березками, деревца успели выбросить к теплу и свету клейкие листочки. Фонари смутно освещали посыпанную гравием дорожку. Не сговариваясь, присели на скамью.