ничуть и никогда не замечают,
насколько уже близко то событие,
когда их воедино выключают.
Давно меня приводит в изумление –
и тайна в этом явно есть явлении, –
как жадно поглощает население
любую весть о светопреставлении.
Я медленно пишу, не впопыхах,
и Муза меня тихо опекает,
в зазоры между буквами в стихах
втекает ум, но тут же вытекает.
Мы пьём непрерывно и много едим,
соблазны внушает нам бес,
и то, что пока организм невредим, –
одно из Господних чудес.
Участие в текущем сотворении –
увы, совсем не лёгкая профессия,
и если сочинять не в настроении,
то душит жесточайшая депрессия.
Уж деве замуж невтерпёж,
она воздушна и прозрачна,
а мужики, ядрёна вошь,
ловчат потрахаться внебрачно.
Упёрся я в былое оттого,
что мне смотреть не хочется вперёд:
лампада интеллекта моего
глубокие потёмки не берёт.
Об этом я раздумывал не раз,
вертя и так и сяк загадку эту:
всегда везде во тьму толкает нас
энергия глухой тоски по свету.
Политики пускай несут херню,
но истина не терпит оглупления:
империю изводят на корню
её родного яда накопления.
Повадки больше нет во мне упрямой,
всё взвешивает разум на весах;
я думаю, теперь и папа с мамой
спокойны за меня на небесах.
Мир не изменишь, он таков,
но с пониманием особым
Бог уважает простаков
и потакает долбоёбам.
Блаженно тихое безделье,
в нём хорошо и свеже дышится,
в моей почти монашьей келье
возле дивана лень колышется.
Тринадцатое, август – в этот день
я подло арестован был когда-то,
и словно эхо, отблеск или тень
мне празднична та памятная дата.
Влился в мёртвую природу
закадычный давний друг;
Бог готовит нас к уходу,
близких душ сужая круг.
Произвол, беспредел, беззаконие,
одичания дух ледяной –
но какое зато благовоние
источает поток нефтяной!
Я не склонен к суждениям смелым,
но вполне убеждён я примерами:
когда борется чёрное с белым,
то победа – за мелкими серыми.
История – слепая, заполошная –
в жестокости людской не виновата,
хотя любая дурь её оплошная
для жизней наших гибелью чревата.
Уж ни одна колода карт
с цыганкой наравне
совокупительный азарт
не нагадает мне.
К мыслям я пришёл сегодня грустным
и боюсь додумать до конца:
творчество бывает очень гнусным,
но и в нём – участие Творца.
Во время Страшного Суда
надеюсь я не унывать,
а посмотрев туда-сюда,
родным и близким покивать.
Отзывчивые к певческой руладе,
душевно воспарив на свежей ноте,
подонки и мерзавцы, псы и бляди
спокойно возвращаются к работе.
По жизни много раз терпя убытки,
я волосы не рву при каждом бедствии:
судьба не разоряет нас до нитки,
а часть и компенсирует впоследствии.
Мы живём в густой бурлящей каше,
мало что в ней толком разумея;
многие моменты жизни нашей
мы поймём не здесь весьма позднее.
В нас часто состояние тревожности,
мы чувствуем её немую речь,
она бормочет нам о безнадёжности
себя предохранить и уберечь.
Такого у судьбы я не просил
и горечи своей не утаю:
не только для работы нету сил –
я даже отдыхая устаю.
Когда заезжие гусары
отняли честь у юной Сары,
она подумала упрямо:
рожу я всё-таки Абрама.
Мне чтение – вроде питания,
поэтому дух мой не бедствует;
среда моего обитания
с реальностью – просто соседствует.
Весьма кудряво мы живём,
и нету привкуса плачевности,
но годы в паспорте моём –
живая справка о никчемности.
Старение – оно отнюдь не плавное,
оно скорей как лестница большая,
оно идёт ступенями, а главное –
сознание и чувства приглушая.
Моя житейская лампада
заметно стала иссякать,
но много света и не надо,
чтоб на столе стакан сыскать.
Актёр политической сцены
не чувствует часа того,
когда обрушаются цены
на блядский спектакль его.
Я устроен очень просто и вульгарно,
я лепился из чувствительного теста:
если где-нибудь мне тошно и угарно,
я немедля покидаю это место.
Горячие убийцы всех мастей
готовят лаву смертного разлива;
в предгорьях вулканических страстей
отменные грибы дают под пиво.
Люблю в России ширь полей,
весенний дождь, осенний лист,
и счастлив ныне, что еврей
и вижу это как турист.
Тасуя моды и фасоны,
меняя стили и тенденции,
везде всегда жидомасоны
преуспевали в конкуренции.
Давно замечены типичные
капризы матери-природы:
весьма родители приличные,
а дети – суки и уроды.
Услышь, Создатель, их моления,
прими народ к обережению –
за мужество непротивления
тоске, нужде и унижению.
Своих учителей совсем не всех
я помню от мальчишеских начал,
но помню, что учился я у тех,
кто вовсе никого не обучал.
Любовь к России в нас не вянет,
во мне она с душой в ладу –
наверно, были и славяне
в моём развесистом роду.
Успел уже я много пережить
и рано осознал в чаду питейном,
что выпивка способна послужить
соломой при крушении идейном.
Сегодня днём в автомобиле я
был зудом творческим томим:
слова теснились в изобилии,
но не ловились мысли к ним.
Мне попадается всё реже
юнец лихой, растущий штучно,
кишит везде народ несвежий
и склонный жить благополучно.
Усохла трахалка, иссякла сочинилка,
соображалка стала уставать –
но живы мы. А в будущем училка
нас будет сквозь очки преподавать.
Одна мечта всё жарче и светлей,