Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

– Выпей, дорогой и не волнуйся. Всё это блеф. Впрочем… – Ядвига посмотрела на часы. – Ого! Уже четыре. Тебе пора собираться.

– Куда? Зачем?

Женщина протянула помятую «Литературку». Фуросов недовольно поморщился – снова этот пасквиль.

– Я это читать не буду.

– Посмотри ниже, милый.

– Сегодня в 17.00, – вслух прочитал Фурсов, – состоится срочное заседание президиума Союза советских писателей. Явка всех членов строго обязательна.

– Ты же член?

– Ну да,—пригорюнился Фурсов.

Вторая рюмка коньяка окончательно успокоила его, и он, глядя на Ядвигу, сейчас подумал совсем о другом.

– Но ты говорила о блефе? – сделал он попытку остаться.

– Я тебя понимаю, ты хочешь знать больше обо мне. Но сейчас президиум важнее, – твёрдо заявила эта бесподобная женщина. – Клянусь, обо всём я расскажу тебе по дороге. Я уже вызвала такси.

До Поварской добираться было около получаса, но на Бородинском мосту, а затем на Баррикадной они попали в пробку.

За час, пока добирались до места, Ядвига рассказала, что в поезде столкнулась с Фурсовым совершенно случайно, но приехала она из Варшавы именно к нему.

Пан Ежи Стравинский, с помощью которого Фурсов переправлял краденные драгоценности, антиквариат и иконы за границу, оказался настоящим родным дядей Ядвиги. Целью её визита было обсудить новые пути контрабанды в связи с раздраем в соцлагере и ужасными событиями в Чехословакии. Что касается кольца, то оно действительно брильянтовое, но не представляет никакой исторической ценности, но Ядвига с первого взгляда возненавидела этого сатрапа Сиротина, особенно за его жестокое отношение к милому и симпатичному молодому человеку Чаплыгину. Фурсов почувствовал укол ревности, но Ядвига успокоила его, сказав, что её всегда больше интересовали такие солидные мужчины как он. А каталог Сотбис – это подделка. Дядя сам их печатает, чтобы убедить некоторых клиентов побольше раскошелиться, и к счастью она вспомнила, что в её экземпляре есть фотография колечка, очень похожего на то, что сейчас лежит в кармане Сиротина.

Рассказ Ядвиги до такой степени развеселил Фурсова, что улыбка не сходила с его уст вплоть до того момента, когда он уселся в кресло в зале Президиума.

Ядвигу он попросил быть рядом с ним до конца заседания. Он ещё больше расцвёл, когда увидел, какое впечатление на его коллег произвела эта роскошная женщина.

Пока руководство рассаживалось на сцене, он успел произнести несколько искромётных шуток и рассказать пару привезённых из Калуги анекдотов про Циолковского. При этом он никак не хотел обращать внимание на предостерегающие взгляды и жесты Ядвиги, которая давно заметила неадекватную реакцию окружающих: некоторые ехидно посмеивались, кто-то в смущении отводил глаза в сторону, а сидевший на сцене председатель в упор уставился сквозь захватанное пенсне на витийствующего литератора таким взглядом, от которого у Ядвиги по всему телу побежали мурашки.

Фурсов успокоился только тогда, когда к трибуне подошла секретарь. И всё его такое приподнятое настроение обратилось в пшик, как только она официальным ровным голосом зачитала повестку дня, в которой был единственный вопрос: о недостойном поведении Фурсова Л.П.

Ядвига увидела, как крупная фигура «дядюшки» мгновенно сжалась, утонула в кресле. На поверхности осталась торчать только одна высоколобая длинная голова с большими ушами и искажённым болью и страхом лицом.

Ей показалось, что его вовсе не интересует, что говорят со сцены. Фурсов то и дело наклонялся то к соседу справа, то к ней, а то вдруг резко оборачивался назад и всматривался в лица сидящих в другом ряду.

Его побледневшие до синевы толстые губы непрестанно шевелились в немом вопросе: «Это о ком? Товарищи, как же так? Мы же вместе вот этими руками…»

Сначала Ядвига плохо понимала, в чём обвиняют Фурсова. Выходившие к трибуне зачитывали целые абзацы из отчётного доклада генерального секретаря о внешней и внутренней политике, о культуре, цитировали какие-то стихи, вспоминали Гумилёва, Симонова, какого-то гарибальдийца. Наконец вышедший на сцену старейшина советских поэтов, как с дрожью в голосе представил его председатель, произнёс это страшное слово – плагиат.

Гомонивший до того момента зал замер.

Старейшина осушил до дна стакан с водой и, едва не уронив, со стуком опустил его рядом с микрофоном. Все вздрогнули.

– А теперь послушаем, хе…хе, виновника торжества, – сказал председатель, снял пенсне и выставил в сторону Фурсова руку с по-ленински отогнутой вниз ладонью и оттопыренным большим пальцем.

Кто-то сзади хлопнул Фурсова по плечу и весело произнёс:

– Лёня, это тебя.

Фурсов, так до конца и не разогнувшись, с трудом добрался до трибуны. Сердобольная секретарь подбежала с графином и наполнила стакан. Фурсов в благодарность кивнул, потом вдруг дёрнулся всем телом и стал заваливаться на бок. Все разом зашумели и заметались.

Ядвига вскочила и рванулась к сцене. Вокруг неподвижного тела скопились люди. С криком: «Я врач!» она вонзилась в толпу. На животе Фурсова, расставив заголившиеся ноги, уже сидела секретарь и ритмично топтала ему грудь мощными руками.