Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

– Тебя я помню, – и он ткнул пальцем в застывшего у двери Чапу, —а тебя, – он перевёл взгляд на Яшу,—знаю, но не помню. А этот дылда, – он зло посмотрел на Илью,– это он меня со стола смахнул?

Остаточный хмель быстро набирал силу и на его лице появилось задорное выражение. Почувствовав недоброе, Мила села рядом с отцом и взяла его за руку.

– Папа, пожалуйста не кипятись. Это мои друзья – Илья Шторц и Яша Мещерин. Они пришли мне помочь. Так больше не может продолжаться, ты должен им всё рассказать.

Шурыгин мгновенно прослезился, но, очевидно, пока не готов был написать явку с повинной. Молча встал и вышел на кухню. Там открылась дверца буфета, потом что звякнуло.

– Ну что вы там расселись. Идите сюда. Каяться буду.

На столе стояла только что початая четвертинка. Хозяин медленно что-то дожёвывал.

– Присаживайтесь. Не угощаю, молоды ещё, – снова рыгнув, начал Шурыгин. – Лейтенант вдруг стал майором. Вот его первую большую звезду мы и обмывали. Очень хороший человек. Мил, а ты ничего не придумала?

– Но папа!

– Но-но, опять слёзы. Верю. Теперь верю. – Он налил рюмку, быстро взмахнул рукой и аккуратно вернул на стол опорожнённую посуду. – А во всём ты, дочь, сама виновата. Года три назад, – он уже обращался к Илье и Яше, – она меня сводила в Политехнический. Вечер поэзии. Народу уйма – не продохнуть. Все кричат, потом слушают, потом хлопают, потом опять кричат. У меня память хорошая… была. Никого из выступавших не знал, но фамилии запомнил. Пришёл на работу, а я, да будет вам известно в спецхране Ленинки главным специалистом… Сразу после окончания института… Так и застрял. Жена меня ругала, потом ушла. Прости, дорогая дочь, отца своего.

Он пустил слезу и снова наполнил рюмку.

– В общем, я на следующий день их всех вычислил. Они там все по полочкам и по алфавиту… И стал я, дети мои, таскать эту литературу домой. Ночью читаю, утром на место ставлю. Милка стала обижаться, что ей ничего не достаётся. Тогда я поменял тактику. Я приношу – Милка перепечатывает, а потом вместе, не спеша, изучаем крамолу. Я вам так скажу, кроме стихов Бродского и Пастернака мною ничего толкового в этой литературе не обнаружено. Из-за чего руководство страны этих двоих евреев в кутузку посадило – мне не ведомо.

– Да они правду пишут! – вскипел Яша.

– Правду? Художественная литература, милый юноша, – это всё неправда. Вот Солженцин – это правда для всех, но это не худлит, а репортаж с места событий, публицистика, так сказать. Вот его-то я бы посадил! Впрочем, об этом другие скоро позаботятся.

Он взял из рук Ильи брошюру.

– Вам, Илья, читать это не советую.

– Так я уже. Хорошая книга.

– Она была бы хорошей, если бы не намекала, что наша ВОСР вовсе могла бы не быть. Во как! Что многие, особенно интеллигенция, вроде этого доктора Живаго, с удовольствием положили бы на неё… Вывод-то какой, намёк в чём – не революция, а переворот, значит, пройдет, как насморк. Если бы тогда все так думали, так бы и случилось. Но большевики заставили думать всех по-другому…

Шурыгин громко высморкался и выбросил платок в ведро.

–…Суть в том, что, убери из наших голов идею коммунизма, – нет, не умрём, а серьёзно и надолго заболеем, маяться начнём, совета будем просить. А у кого просить? За океаном? Нет, мы гордые, да и поздно уже метаться.

– Это вам поздно, – сказал Яша, – а дочери вашей в самый раз подумать, в какой стране она живёт.

– Это ты на что намекаешь?

– Яша уезжает в Израиль, – соврал Илья. – На днях визу получит.

– Постой, постой, – оживился совсем приунывший Шурыгин. – Голос Америки не о тебе давеча говорил? Точно: Яша Мещерин – ещё паспорт не получил, а уже хочет отказаться от гражданства, не выдержал преследований и унижений…

– Яша, это правда? – спросила Мила и дёрнула плечом, освобождаясь от руки Яши.

– Ты мне ничего не говорил, – огорчился Илья и уставился на предателя.

– Ну да, – буркнул Яша и тяжело вздохнул, будто только что осознал, какую глупость совершил. – Илья, прости. Мне надо было раньше сказать.

– Да пошёл ты!

– Да, да, – вдруг засуетился Шурыгин.—Так вот, этот милиционер…

Год назад Мила повадилась ходить на Маяковку и в Политех слушать поэтов и прозаиков. От того, что они пели и говорили, голова шла кругом. Не о войне, не о колхозниках выплёскивали уставшие глотки таких же как она молодых и совсем юных парней и девушек волны творческого экстаза. Они воспевали любовь, весну мечты.

Незаметно к площади подкатили автобусы, оттуда с замятыми транспарантами «Слава КПСС» и «Свободу Анжеле Девис!» вывалилась группа возбуждённых политинформацией и алкоголем молодых людей с красными повязками на рукавах. Завязалась драка. Толпа закружилась вихрями, в центре одного оказалась Мила. Все вдруг закричали, кто от страха, кто от злости.