Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся

После яростной драки двух шимпанзе в спальном павильоне зоопарка ее зачинщик потом провел большую часть дня, залечивая раны жертвы[382]. Подобное поведение уже как будто граничит с чувством ответственности, а то и раскаянием.

Можно ли говорить о таких человеческих вещах, как вина, стыд, угрызения совести, если речь идет о животных? «Чувства вины и стыда подпитываются стремлением к принадлежности, – пишет де Вааль. – Величайший страх, который стоит за всем этим, – страх быть отверженным своей группой»[383].

Групповая идентичность, фундаментальный аспект культуры, – одновременно и источник, и результат эмпатии, альтруизма, сотрудничества… и нужды поддерживать мир. Движущей силой здесь выступает необходимость сохранить единство группы, чтобы она продолжала действовать как одно целое, потому что преимущества группы куда значительнее, чем преимущества отдельных составляющих ее особей.

Нора удаляется на пару шагов, останавливается, приподнимает стопу и крутит ею, побуждая детеныша взобраться на нее. Уцепившись за ее ногу, Налала слегка дергает мать: дескать, идем. Трогаясь с места, Нора позволяет ему повиснуть у нее на животе.

«Такого просто не бывает, – говорит Кэт, – чтобы мать таскала взрослого детеныша на животе». После отнятия от груди молодые шимпанзе часто возвращаются к некоторым детским формам поведения. Даже если они уже умеют хорошо ходить и лазить, как Налала, они могут просить, чтобы мать носила их как маленьких. Человеческие дети тоже иногда «впадают в младенчество», когда процесс взросления становится особенно трудным.

Найдя редкое пятно солнечного света под лесным пологом, Нора останавливается. Налала отцепляется от ее живота и перебирается ей на плечи, после чего они двигаются дальше. Маленький шимпанзе едет через лес верхом на матери, сидя прямо, как махараджа на слоновьей спине, подобрав под себя одну ногу, – комфортно и привольно, с чувством полной защищенности, как только и может ощущать себя ребенок, получивший в наследство весь мир.

Мир Глава одиннадцатая

Прошло уже несколько недель моего пребывания в Будонго, и сегодня мы решаем сделать перерыв: отдыхаем от шимпанзе Вайбира и даем им отдохнуть от нас. Впрочем, наша «передышка» заключается в том, что мы собираемся навестить соседнее сообщество шимпанзе – Сонсо. По численности оно уступает предыдущему примерно вдвое. И, как уже говорилось выше, по сравнению с Вайбира, где соотношение самцов и самок примерно равное, в Сонсо расклад более типичный для шимпанзе: примерно две самки на одного самца.

Вожак Сонсо – двадцатипятилетний Хава. Его мать, Гарриет, сейчас здесь, и я с удивлением вижу ее с новым детенышем примерно семи месяцев от роду. Гарриет приветствует другую ветераншу, Кигери. Им обеим по 40 лет.

Мать с маленьким детенышем нередко прилагает максимум старания, чтобы удостовериться, что все относятся к ней хорошо и что она тоже со всеми ладит. Как какой-нибудь кандидат на политическую должность, она в некотором смысле проводит кампанию за безопасность своего детеныша, вкладывая несколько больше сил в социальные отношения, чем обычно, и создавая вокруг себя максимально гармоничную и дружелюбную обстановку.

Гарриет тянет руку к Кигери, но та, вместе того чтобы пожать ее, прикладывается к кисти Гарриет ртом. Протянутая рука означает: «Я доверяю тебе и знаю, что ты не станешь кусать меня». Кигери демонстрирует, что доверие Гарриет оправдано: «Вот видишь, ты можешь доверять мне».

На большом поваленном дереве Окленд играет со своей трехлетней светлолицей малышкой Оззи. Они то и дело покусывают друг друга открытыми ртами, мать часто бережно обхватывает детеныша руками, вселяя в него чувство безопасности.

Игрища юных шимпанзе бывают довольно буйными, но на взрослых они как будто оказывают успокаивающее действие. Малыши подобны этаким центрам формирования социальных связей; они часто вовлекают в свои игры взрослых, создавая в группе доверие и помогая поддерживать ее целостность.

Прибывает великий Муса, но без всякой помпы и демонстраций. Здесь же находится Мелисса и ее двухгодовалый сынишка Мухумуза. Мухумуза игриво атакует Мусу, понарошку кусая его. Несколько минут они кувыркаются, борются, возятся на земле, довольно урча. Когда детеныш наконец усаживается, величественный Муса игриво толкает его, словно возобновляя игру.

Еще одна взрослая самка с необычно бледным лицом подходит, ложится на спину рядом с детенышем и протягивает ему ладонь. Он не реагирует, и тогда она легонько хлопает по нему, дразня и вызывая на игру. Малыш Мухумуза оживляется и нападает на нее. Бледнолицая провокаторша одной рукой прикрывает глаза, а другой отбивается от атакующего ее плюшевого комочка.

Двадцатипятилетний Саймон приходит откуда-то, где предавался отдыху, и бережно хватает играющего малыша за ножку, а потом отпускает. Выглядит это очень трогательно.

«Вот в такие моменты, – говорит Кэт, – ты готов простить им, что порой они поступают друг с другом как последние ублюдки».