Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся

Желтошейные амазоны в Коста-Рике используют три региональных диалекта[178] (северный, южный и никарагуанский). Они усваивают их от местных птиц, среди которых растут. Все представители этого вида имеют общий генофонд; их диалекты – исключительно культурное явление. Если какие-то особи перемещаются в среду, где используется другой диалект, то, как говорится, «в Риме веди себя как римлянин»: они забывают родной язык и усваивают «говор» местных попугаев. Распределение диалектов изменчиво – примерно за десятилетие их границы существенно смещаются. А для попугаев, продолжительность жизни которых измеряется десятками лет, это не такой уж большой срок. Талант, проявляемый некоторыми попугаями в заучивании слов человеческой речи, в сущности, есть отражение их естественной способности усваивать и различать меняющиеся диалекты сородичей при жизни в природе.

Проще говоря, традиции меняются в зависимости от места и времени. Мы все знаем, насколько разнообразны человеческая речь и музыка. И теперь оказывается, что песни птиц тоже не остаются неизменными. Когда исследователь проигрывает поющим самцам белошапочной зонотрихии запись песни представителя того же самого вида, сделанную в том же самом месте, только 24 года назад, птицы отвечают на нее в два раза менее охотно, чем на современную им версию[179]. Реакция птиц показывает, что изменения в диалекте приводят и к изменениям в предпочтениях слушателей – по сути, это аналогично тому, как меняются человеческие вкусы в поп-музыке. И, как и в случае с людьми, предпочтения могут повлиять на то, кого птица выберет в качестве брачного партнера (у белошапочных зонотрихий самцы, поющие на местном диалекте, оставляют больше потомства, чем носители чужих диалектов, а это значит, что самки отдают предпочтение знакомой мелодии). Когда другие ученые изучали вокализацию индиговых овсянковых кардиналов (колоринов), то обнаружили, что изменчивость их песен позволяет выяснить, кто именно послужил моделью для каждого конкретного певца[180]. Отчасти это можно сравнить с тем, как «школа» учителя слышится в стиле музыкального исполнения его учеников. С другой стороны, развитие культурных диалектов строится на ошибках и нововведениях. Генетика и обучение, то есть «природа и воспитание», и здесь работают совместно.

Орнитолог Тим Бёркхед утверждает, что изучение того, как птицы овладевают пением, «послужило самым мощным доказательством, что никакого разделения на "природу" и "воспитание" не существует: генетическая наследственность и обучение теснейшим образом взаимосвязаны и у птиц, и у человеческих детей». Именно благодаря исследованию мозга певчих птиц, отмечает он, «мы постепенно приходим к пониманию, насколько огромен потенциал человеческого мозга в самореорганизации и формировании новых связей»[181].

Получение контроля над звуками требует практики; это равно справедливо и для лепечущих младенцев, и для музыкантов, и для птиц. Стимулом к практике, к повторению вновь и вновь в стремлении добиться правильного звучания служит то, что мозг птицы при этом получает существенные дозы дофамина и естественных опиоидов[182]. Нейротрансмиттер дофамин задействован и в человеческой речи, и в птичьем пении. Он выступает одновременно и помощником, и мотиватором. У певчих птиц во время пения мозг выделяет дофамин. У людей, страдающих болезнью Паркинсона, происходит утрата нейронов, производящих дофамин; но у пациентов, получающих большие дозы этого вещества при заместительной терапии, развивается склонность мурлыкать под нос или напевать. Дофамин высвобождается в мозге птиц во время пения (особенно если самец поет, обращаясь непосредственно самке, за которой он ухаживает). А поскольку дофамин вызывает чувство удовольствия, мы получаем возможность ответить наконец на извечный вопрос: поют ли птицы от счастья? Оказывается, все просто: птицы счастливы, потому что они поют, и поют, потому что они счастливы.

Но делают они это вовсе не машинально. Мозг птицы полностью вовлечен в процесс пения и физически, и химически – совсем как у нас, когда мы говорим или поем. Возможно, вы и так это знали; но я вам сейчас с уверенностью скажу, почему это так. Птицы, поющие с целью оповещения сородичей или с целью ухаживания, испытывают удовольствие. И для нас пение – это тоже приятно; собственно, потому мы и поем.