Воспламеняющая

Он думал обо всем этом, а потом вдруг задался вопросом, каково это – убить ребенка? Он никогда не убивал детей намеренно (однажды подложил бомбу в самолет, прикончил шестьдесят семь человек, находившихся на борту, и среди них могли быть дети, но то убийство было обезличенным). В деле, которым он занимался, смерть детей не являлась необходимостью. Контора все-таки отличалась от террористических организаций вроде ИРА или ООП[13], пусть многие – и даже некоторые трусы в конгрессе – верили, что отличий нет.

Речь, в конце концов, шла о научной организации.

Возможно, с ребенком результат будет другим. Возможно, в глазах ребенка в последний миг он увидит что-то еще. Помимо недоумения, которое было таким бессмысленным и – да, это правда – печальным.

Возможно, смерть ребенка откроет ему часть того, что он хотел знать.

Такого ребенка, как Чарлин Макги.

– Моя жизнь – прямые дороги в пустыне, – мягко сказал Джон Рейнберд, пристально глядя на затуманенные синие камешки, прежде бывшие глазами доктора Уэнлесса. – Но твоя жизнь – совсем не дорога, мой друг… мой добрый друг.

Он поцеловал доктора Уэнлесса в одну щеку, затем в другую. Положил его на кровать, укрыл простыней. Она опустилась медленно, как парашют. Застывший нос Уэнлесса холмиком выпирал на белом лужке.

Рейнберд вышел из номера.

В ту ночь он думал о девочке, которая вроде бы могла зажигать огонь. Думал о ней долго. Размышлял о том, где она сейчас, чем занята, о чем грезит. Испытывал к ней нежность, хотел защитить ее.

И когда он заснул, в самом начале седьмого, сомнений не осталось: девочка будет принадлежать ему.

Тэшмор, Вермонт

1

Энди и Чарли Макги прибыли в коттедж у Тэшморского пруда через два дня после пожара на ферме Мандерсов. Состояние «виллиса» с самого начала оставляло желать лучшего, а рытвины и лужи лесных дорог, по которым их направил Ирв, не улучшили ситуацию.

Когда спустились сумерки бесконечного дня, начавшегося в Гастингс-Глене, Энди и Чарли находились менее чем в двадцати ярдах от конца второй – худшей – лесной дороги. Впереди, за густыми зарослями, шумела автострада номер 22. Шоссе они не видели, но слышали, как по нему со свистом и ревом проносятся легковушки и грузовики. Ту ночь отец с дочерью провели в «виллисе». Спали, обнявшись, чтобы не замерзнуть. Следующим утром – вчерашним утром – двинулись дальше в самом начале шестого, когда на востоке только обозначилась светлая полоска.

Чарли выглядела бледной, апатичной, вымотанной. Она не спрашивала, что будет с ними, если блокпосты переместили на восток. И хорошо, что не спрашивала: их бы поймали, и все бы закончилось. О том, чтобы бросить «виллис», не могло быть и речи: Чарли была не в состоянии идти, да и сам Энди тоже.

Поэтому он выехал на автостраду, и весь этот октябрьский день они тряслись по второстепенным дорогам под белесым небом, обещавшим дождь, который так и не пролился. Чарли много спала, и Энди это тревожило: он боялся, что она использует сон, чтобы уйти от случившегося, вместо того чтобы попытаться с этим свыкнуться.

Дважды они останавливались в придорожных закусочных, чтобы купить бургеры и картофель фри. На второй раз Энди воспользовался пятеркой, которую всучил ему Джим Полсон, водитель фургона. Большая часть телефонной мелочи исчезла. Возможно, что-то высыпалось из карманов во время яростной стычки на крыльце дома Мандерсов, но Энди этого не помнил. Исчезло и кое-что еще: пугающие онемевшие участки на лице. К утру чувствительность восстановилась полностью. Это было хорошо.

Большая часть бургеров и картошки Чарли остались нетронутыми.

Прошлым вечером они свернули на площадку отдыха у автострады через час после наступления темноты. Площадка пустовала. Давно наступила осень, и сезон трейлеров закончился. Надписи на ржавом щите предупреждали: «ПАЛАТКИ НЕ СТАВИТЬ, КОСТРОВ НЕ РАЗВОДИТЬ, ВЫГУЛИВАТЬ СОБАК НА ПОВОДКЕ, ЗА МУСОР ШТРАФ 500 ДОЛЛАРОВ».

– Какие они, однако, строгие, – пробормотал Энди и направил «виллис» вниз по склону к дальнему концу гравийной стоянки, в рощу у маленького ручейка. Они с Чарли вылезли из автомобиля и молча пошли к воде. Небо по-прежнему затягивали облака, ночь выдалась теплой и беззвездной, беспросветно черной. Какое-то время они сидели, слушая, как ручей рассказывает свою историю. Энди взял дочь за руку, и она расплакалась: рыдания словно рвали ее изнутри.

Он взял Чарли на руки, начал укачивать.

– Чарли, – прошептал он, – Чарли, Чарли, не надо. Не плачь.

– Пожалуйста, не заставляй меня делать это снова, папуля, – сквозь слезы проговорила она. – Потому что если ты скажешь, я сделаю, а потом, наверное, покончу с собой, так что, пожалуйста… пожалуйста… никогда…

– Я тебя люблю, – ответил он. – Успокойся и перестань говорить о самоубийстве. Это глупость.

– Нет, – возразила она. – Не глупость. Обещай, папуля.

Он долго думал, прежде чем ответить: