Однако во время этих походов ему лучше всего думалось. Тишина прочищала мозги. Тэшморский пруд был не очень широким – западный берег от восточного отделяло меньше мили, – но очень длинным. К февралю толщина слоя снега на льду достигала четырех футов, и Энди иногда останавливался на полпути и медленно поворачивался вправо и влево. Озеро казалось уходившим в обе стороны до самого горизонта коридором, выложенным ослепительно белой плиткой, чистой и нетронутой. Его окаймляли присыпанные сахарной пудрой сосны. А над головой висела суровая, сверкающая и безжалостная синева зимнего неба или низкие бесформенные снеговые облака. Иногда вдалеке каркала ворона, иногда потрескивал лед, но больше он ничего не слышал. Бег на лыжах бодрил. Под одеждой на коже появлялась теплая пленка пота, и ему нравилось двигаться, пока не вспотеешь, а потом вытирать пот со лба ладонью. Это чувство совершенно забылось за годы, когда он знакомил студентов с творчеством Йейтса и Уильямса и проверял экзаменационные работы.
В этой тишине, несмотря на то, что мышцы вовсю трудились, голова оставалась удивительно ясной, и он обдумывал стоявшую перед ними проблему. С этим следовало что-то сделать – следовало сделать давно, однако прошлое не вернуть. Они спрятались на зиму в коттедже Грантера, но все равно были в бегах. По этой самой причине его тревожили старожилы Брэдфорда, которые сидели у печи, попыхивая трубками и сверля незнакомца любопытными взглядами. Его с Чарли загнали в угол, и требовалось найти хоть какой-то выход.
И он по-прежнему злился, зная, что все это
Энди снова думал о том, что расскажи он обо всем кому-нибудь – нескольким людям, – эта история выплыла бы наружу. Он не сделал этого прежде, потому что странный гипноз – тот самый, что привел к смерти Вики – продолжал действовать, пусть и слабее. Он не хотел, чтобы его дочь выросла уродом вроде тех, что выступают в ярмарочных шоу. Он не хотел, чтобы Чарли посадили под замок, ни для блага страны, ни для ее собственного блага. И что самое худшее, он продолжал лгать себе. Даже после того, как увидел жену с кляпом во рту, втиснутую в чулан для гладильной доски между стиральной машиной и сушкой, он продолжал лгать себе и убеждать себя, что рано или поздно их оставят в покое.
Вот только в Конторе работали не дети, играли они не понарошку, и никто не собирался ничего возвращать ему и Чарли по окончании игры. Результат пересмотру не подлежал.
В тишине он начал осознавать некие суровые истины. В каком-то смысле Чарли
Она уничтожила ферму Мандерсов в семь лет. Сейчас ей почти восемь. А что произойдет, когда ей исполнится двенадцать и она станет девушкой? Может, ничего. Может, многое. Она говорила, что больше не собирается использовать свою силу, но ее могли заставить. А если эта энергия начнет проявляться спонтанно? Вдруг Чарли начнет поджигать во сне, вдруг именно так проявится ее половое созревание? По аналогии с ночным семяизвержением у мальчиков? Что, если Контора решит отозвать своих псов… и Чарли похитят иностранные агенты?
Вопросы, вопросы.
Во время походов через озеро Энди пытался ответить на них и с неохотой пришел к выводу, что Чарли придется до конца жизни находиться под чьим-то присмотром, хотя бы для ее собственного блага. Ей это необходимо, как ортезы больным мышечной дистрофией и необычные протезы талидомидовым детям.