Воспоминания

Но, с другой стороны, он являлся ближайшим сотрудником предшествовавших министров иностранных дел, которые стремились сначала к сближению, а позже к заключению союза с Францией. Назначенный в свою очередь министром, он продолжал придерживаться этой же линии поведения с величайшей пунктуальностью и, как мы видели на примере договора в Бьерке, с большим умением и талантливостью поддерживал двойственный союз, к которому император относился с неизменной благожелательностью. Но он с такой же заботой и преданностью относился бы к какой-нибудь другой системе, если бы она была принята императором, которому он считал необходимым слепо повиноваться. Линия поведения графа Ламздорфа по управлению министерством неблагоприятно сказывалась на взаимоотношениях центрального ведомства иностранных дел с его представителями за границей. Он был совершенно недоступен для большинства своих подчиненных, окружив себя узким кругом личных друзей, среди которых он распределял наиболее важные посты. Этот вид "round table", который особенно практиковался при берлинском дворе, лишал возможности получить какой-либо ответственный пост человека, не имеющего протекции, как, например, было со мной, и обреченного оставаться на маловажных постах или направляться в наиболее отдаленные места, о которых раньше и не думалось.

Благодаря нерасположению, с которым относились ко мне в этом узком кругу приближенных графа Ламздорфа, мне пришлось занимать различные посты на Балканах и на Дальнем Востоке, которые считались среди дипломатов весьма невыгодными, но где в действительности представлялась возможность получить практическое знакомство с делами, которое нельзя было приобрести ни в одном из самых блестящих посольств Европы. Когда я наследовал графу Ламздорфу в качестве министра иностранных дел, я с большим трудом восстановил порядок среди персонала министерства, и некоторые мои мероприятия в этом направлении вызвали против меня раздражение и враждебность, которые сказались позже на моей политической деятельности.

Глава пятая Поместное дворянство

Говоря о причинах моего сближения со Столыпиным при вступлении в кабинет Горемыкина, я отмечал, что мы оба, Столыпин и я, были в стороне от бюрократических кругов Петербурга и что я питал большую симпатию к представителям дворянства и земства, которые были посланы в Думу и в Государственный совет из различных мест империи.

Так как это обстоятельство оказало большое влияние на положение, занимаемое мной, я не сочту неуместным дать некоторые автобиографические детали, которые не только могут помочь объяснить политическую роль, которую я играл в жизни моей страны, но также пролить свет на известные моменты во внутреннем положении России этого периода, которые весьма мало известны за границей.

Моя фамилия принадлежала к русскому дворянству с середины XV века. Её основатель, польский уроженец, прибыл в Россию в 1462 году во главе вооруженного отряда, чтобы предложить свои услуги великому князю московскому Ивану III, который пожаловал ему вотчины, часть которых принадлежала мне до революции, лишившей меня имений и другого имущества. Начиная с той эпохи и в течение всего московского периода мои предки служили государству. Двое из них участвовали в осаде Казани в 1552 году во главе своих отрядов, а другие занимали выдающиеся посты в Москве, но никогда не принадлежали к московской олигархии, хотя ввиду своих значительных владений считались видными членами поместного дворянства. Они удерживали это положение и во время петербургского периода, но никогда не были в числе придворных и высших чиновников, которые заполняли дворцы и правительственные канцелярии Петербурга; они предпочитали оставаться в своих имениях и тяготели к Москве, которая всегда рассматривалась дворянством как настоящая столица страны.

Мой отец, родившийся в первой четверти XIX века, являлся типичным представителем своего класса. Образованный и обладающий широким кругозором, он ещё молодым человеком посещал салон Елагиной, где обычно собиралось все наиболее просвещенное общество Москвы. Он встречал там, помимо пушкинского кружка, таких сторонников западничества, как Чаадаев и историк Грановский, наряду с первыми провозвестниками славянофильства, какими были Самарин, Хомяков и братья Киреевские.