Воспоминания

Вчера Мама рассказывала, как ее поразил Маленький. Каждый раз, когда он бывает у Гневной, это влечет за собой целый ряд неприятных вопросов. Вот и на этот раз Маленький сказал: «Почему я редко вижу свою бабушку? Я ее очень люблю, и она меня любит». Мама на него тогда молча посмотрела, и он закричал и затопал ногами:

– Да, да, любит меня!

Мама жалуется, что когда Маленький так закричит, то она пугается – такая в нем непокорность и угроза.

– Да, да, любит! – кричал он. – Вчера, когда я играл с Додо, она так целовала мою голову и плакала и говорила: «Милый, милый мальчик!»

А потом Маленький еще спросил:

– Почему бабушка меня жалеет? Я ведь теперь здоров.

И еще много говорил о бабушке, о Гневной:

– Вот, няня говорит, что в деревнях всегда бабушки живут вместе и все рассказывают детям сказки. Почему у нас так нельзя?

Мама нервничает, утверждает, что ее всегда волнует эта большая любовь Маленького к Гневной. Она подозревает тут чье-то влияние.

Отчего не допустить искреннее родственное чувство?

Странно.

Годы войны

Вчера Мама показала мне письмо Елизаветы Федоровны.

Эта затворница видит в своем монастыре и больше и дальше, нежели мы предполагаем. Вот что пишет она Маме:

«В лице Сухомлинова[210] Папа приобретает страшного врага. Он страшен потому, что всегда носит маску послушного раба. Он очень зол и хитер. По своей жесткости он не пощадит никого. А кроме того, у него под рукой «великолепный демон»[211], который проскользнет и пролезет всюду».

И дальше:

«Ты царица и моя сестра. Ты знаешь, как опасен может быть враг, когда ему помогает женщина».

Письмо это произвело на Маму сильное впечатление. – Она ушла от жизни, – говорит Мама про Елизавету Федоровну, – и питается сплетнями.

События нарастают… Война! Ужасная война![212]

Я рассказала старцу о том, что Мама говорит про Елизавету Федоровну.

Он доволен:

– Так ей и надо, чернокнижнице! Не трогай Григория!.. У Григория ничего своего – все от Бога!.. Когда ей говоришь – сердится… То ли еще будет!

* * *

Старец вчера говорил Папе:

– Ты не слушай своих министров… И родичей не слушай: они хотят воевать, чтобы побольше выслужиться. А для нас война – нож в сердце.

А потом еще добавил:

– Нам дружба с Германией очень нужна. Германия нам будет всегда подпорой.

По его мнению, надо от Франции держаться подальше, а к Германии – поближе. Вот что он думает:

– Германия – страна, где почитают царя и церковь, а Франция – республика: у нее ни царя, ни церкви. Все – откуда ветер дует!.. И еще то плохо, что, начнись какой бунт в России, французы сразу к царю спиной, а к бунтовщикам со всей душой!

Что-то есть в этом человеке, что заставляет прислушиваться к его слову. Он мудрее мудрых, сильнее сильных. В нем все от Бога. Ибо он поистине – святой пророк.

* * *

Старец сказал Варе[213]:

– Записывай, что я буду говорить.

И она начала записывать. Он говорил что-то ужасное, о том, что война будет для России громадным несчастьем и он об этом не может сказать ни Папе, ни Маме, а когда я спросила – почему, он ответил:

– Потому что Россия останется, но ни Мамы, ни Папы не станет.

При этом лицо его было ужасно, а глаза так сверкали, что меня пробрала дрожь.

– Не мужицкая, не мужицкая, – кричал он, потрясая передо мной кулаками, – будет эта война, а господская!.. И все баре полетят к черту! Мужику эта война не нужна. Он и так гол… А они выдумали войну!.. Полетят кобели!.. Мужик от войны разъярится. Вот что!.. А Богу война не нужна и подавно!

Это он уже сказал более спокойно.

Еще долго бегал в неистовстве по комнате. Схватил стоявший на столе букет гвоздик и принялся мять и трепать цветы.

– Говори, какое несчастье я принес, какое?! Все пользуются, все хотят пролезть к Маме!.. Нет, врешь, без меня не пролезете… Подавитесь куском!.. Вот Митя[214] – тот хороший, даром что из княжат, прямо говорит: «Тело у нас белое, кость темная, а брюхо большое!» Ну да мужик проткнет брюхо-то, небось!.. Мужик силен!

Я сказала ему, что Елизавета Федоровна хочет предостеречь Маму от генерала Сухомлинова. Он задумался.

– Не знаю еще… Попробую… Да все равно: не он, так другие канальи будут обманывать Папу, облепят, как мухи… Все канальи, вьются, лезут!

Ушел в бешенстве.

Я подобрала лепесточки, которых касались святые руки, и спрятала их за образ Спасителя.

Мама отдаляется от старца. Вчера он сказал мне:

– Приглядывай за Мамой! Уходит от меня!.. Ну а коли я уйду – уйдет и благодать!

И после прибавил еще:

– Мама отдаляется от меня – пускай! Еще помучится, когда поймет, что без меня и ей, и Маленькому будет хуже!.. Будет большое чудо!.. Я хочу ее повидать, да только когда сама позовет.

Надо побеседовать об этом с Мамой. Жду, не заговорит ли сама. Вчера она вдруг сказала:

– Знаешь, теперь в этом кипяченье, в этой сутолоке… я немного отдыхаю… Я освободилась. Хочу любить самое себя… Столько обвинений, нападок!.. Может быть, в этом и есть доля правды, что старец покрывает авторитет Папы… и мой…

Больше ничего не сказала.