Воспоминания

Как я и полагала, Мама, в ответ на мое предложение затушевать влияние старца в составлении кабинета, пришла в такое раздражение, что мне с трудом удалось ее успокоить. И когда Зинотти принесла ей питье и она несколько успокоилась, то сказала:

– Аннушка, – она очень любит так называть меня, подделываясь под интонацию старца, – ты ведь не от себя это говорила, а от Папы?

Я смолчала.

– Так вот ты ему напиши – не от меня, но от себя, что Маму Бог избрал спасти трон. Что ей самой ничего не нужно. Что она терпит и ненависть, и клевету, и страх быть убитой – все это для того, чтобы сохранить папу и, главное, Маленького. Она только их верный сторож. И ни одного шага Мама не сделает без указания старца, так как ему свыше указан путь, по которому Россия придет к миру, славе и спокойному царствованию на страх врагам земли русской. А что касается министров, то, кого бы Папа ни назначил, Дума все равно будет недовольна, так как она уже отравлена – бешенством Гучкова и К^о. Дума – это враг царизма, как же с ней может сговориться Папа? На какие он пойдет уступки, если она потребует «заточения Мамы в монастырь, ареста старца»? Не значит ли это, что она хочет обессилить Папу, чтобы его легче было убрать и отдать власть тому царю, который даст требуемую конституцию, царю, который будет игрушкой в руках Думы? Такого царя они найдут – будь то великий князь Николай Николаевич или сынок Марии Павловны. Таким царям терять нечего, ибо они не будут помазанники Божии, но ставленники бесовской Думы. Вот чего хочет Дума, и этого Папа не видит или не хочет видеть… Но напиши ему, что за него и для него за всем смотрит Мама с помощью нашего учителя, друга и спасителя Григория Ефимовича.

Я написала.

* * *

Папа имеет одну особенность: если ему придет какая мысль в голову, то он принимает известное решение и, какие бы ни были результаты, считает, что первое решение всегда правое.

Когда ему Мама сообщила в Киев о том, что продовольственный вопрос передается Калинину, он сразу согласился. Отменить решение означало бы пойти официально против Мамы и старца. Этого он не мог. Тем более, в тот момент это бы Мама приняла как влияние Гневной и киевского гнезда. Поэтому он скрепя сердце сдался. Но тут же решил (я знаю об этом от Николая Павловича), что через Трепова уберет Калинина, и повел соответствующую линию. Мама, узнав об этом, пришла в ужас, понимая, что тут писанием писем и телеграмм не поможешь, так как Папа, зная, что на него посыплются письма, принял свои меры. Поэтому она срочно собралась в Ставку.

Необходимо отстоять Калинина. А Папа не понимает простой вещи: в такой острый момент нельзя делать резких скачков.

Мама велела мне написать Папе (якобы от себя), что теперь он должен ответить на прямо поставленный вопрос, кому он верит: Маме (а с ней и старцу) или Государственной думе с Гучковым, Родзянкой и К^о?

Это тем нужнее выяснить, что слить эти два лагеря невозможно. Мама готова отдать свою жизнь за сохранение трона для Папы и Маленького. А те пойдут на все, чтобы возвести на трон другого царя, который разделит с ними власть.

Это не так просто. И Папа должен ответить на прямой вопрос, с кем же он: с Мамой или с Думой?

Папа ответил мне письмом, полным отчаяния. И такой печали, что мне от души стало его жаль.

Что я могу сказать Маме? Чем ее успокоить? Она едет в Ставку[336]. Там, когда они вместе, обоим легче. Он успокоится, попадет под ее влияние и сделает все, что она потребует (вернее – попросит: она никогда ничего не требует от Папы, она просит, но так, что он знает: отказ равняется обиде. А он никогда не обидит Маму).

* * *

Отец говорит:

– Все погибло! Все погибло! Власть уже бессильна что-либо предупредить или предотвратить. Единственно, что остается, – это попробовать сохранить двор. Сохранить Папу, Маму, детей. Как это сделать?

Он полагает, что самая трудная задача – это убедить Папу в том, что момент очень опасный. Что каждый лишний час приближает его к катастрофе. Ставит под удары революции…

Я пробую говорить отцу, что этот бунт (если таковой будет) можно победить. Что на стороне Папы армия.

Отец с ужасом отвечает:

– Нет у нас армии!.. Нет!.. Есть одно бунтовское гнездо, раскиданное по всей несчастной России.

На все мои уверения, что все это не так страшно, как ему кажется, он отвечает:

– Вы ослепли! Все ослепли!.. Или под гипнозом! Вы не знаете того, что знает и видит каждый уличный мальчишка!

* * *

– Вот, – сказал мне старец, – был у меня кн. Юсупов[337]. Жена[338] у него красавица писаная. Да уж очень чванливая. Ее очень обожает Гневная. Так вот она все в Крыму греется. Теперь приехала и повидать меня хочет. Князь у меня был. «Жена, – говорит, – много про тебя наслышана, повидать тебя захотела». Звал к себе… А мне ее любопытно поглядеть: уж очень брыкливая! Ну а еще про Гневную расспросить охота… уж очень она ее любит!

Не знаю почему, но такая у меня горечь на душе. Хотелось сказать старцу: «Не езди, Бог с ними! Если она друг Гневной – значит, наш враг».

А старец точно понял мою мысль и сказал: