Воспоминания

Скоро завелись знакомства с некоторыми товарищами. Юные болваны в черных шляпах, мы проводили друг у друга вечера. Никакой духовной связи между нами не было. В одном доме я любил бывать, потому что там вкусно кормят и подают селедку с луком, в другом потому, что там красивые старшие сестры, семиклассницы и восьмиклассницы, в третьем потому, что там во всякое время дня подают горячий чай с печеньем. Меня занимало сравнивать быт домов, сравнивать, у кого какие папа и мама. В младших классах еще у всех налицо был полный комплект родителей, иногда с прибавлением бабушки. Исключение составлял дом Остроленко, где не было матери, хозяйством заведовала тетя, отец, старый больной профессор[3], был, видимо, только по вечерам, и стоял дым коромыслом. Мой товарищ Остроленко был глуповат, добродушен и не без юмора. Зато его старший брат, учившийся в пятом классе, был надменный красавец, отъявленный кутила и основатель общества «атеистов». Эти пятиклассники-атеисты очень меня интересовали. Более всего они занимались водкой и «женскими формами»; кроме того, бильярдом и динамо-машинами, отрицали бытие Божье, но в политической программе едва ли шли дальше парламентаризма. Боря Остроленко играл среди них роль некоего Ставрогина. Он был настоящий барич-баловник, а окружали его юноши лохматые, и был среди них даже один настоящий социалист. Боря Остроленко очень мне нравился. В подражание ему я вместо черной шляпы завел себе серую. Я пробовал спорить с Остроленко о бытии Божьем, но он быстро побивал меня каким-нибудь философским аргументом. Я никогда не мог соблазниться атеизмом, но, вероятно, не без влияния «пятиклассников» во мне в то время развился радикализм. Я почти перестал ходить в церковь, где издали и не без презрения поглядывал на моих прежних друзей.

Однажды вечером Коля появился из кухни в своей серой шляпе (он всегда ходил с черного хода, как это было принято у них в доме) и решительно сказал мне:

   — Я наконец пришел звать тебя ко всенощной!

Я отказался, и Коля ушел очень раздраженный.

Но отхождение от церкви не только не отделяло меня от Евангелия, но, наоборот, я все более думал о том, как провести в жизнь учение Христа. Я прочел роман Коллинза[4], где действовал молодой социалист, который, бунтуя, указывал на Евангелие и восклицал: «Вот мой единственный закон!» Закон Христа как либерализм и социализм — таково было мое исповедание в первых классах гимназии. Тогда уже я додумался до того, что Бог есть «только положительная идея». Я мечтал в будущем сделаться религиозным реформатором, и, вероятно, «старая церковь» связывалась для меня с воспоминанием о страшном дьяконе-китайце.

Но жил в моей душе и другой идеал. Прочтя роман Сенкевича «Quo vadis», я стал обожать Петрония[5], образ которого несколько сливался с Борей Остроленко. Больше всего я полюбил театр, посещал утренние и вечерние спектакли у Корша[6], изучал афиши и завел карточки любимых актеров и актрис. Театр стал для меня тем, чем раньше была церковь[7]. Я стал увлекаться хорошим мылом и духами. Но аскетическое начало упорно совершало во мне работу. Я мучился тем, что хожу в театр, когда есть нищие, давал Богу обеты ограничить расход на театр в пользу бедных, отдавал половину моего завтрака бедному мальчику, иногда испытывал голод. Когда моя мать узнала об этом, она стала класть в мой ранец двойную порцию завтрака.

После вечерних посещений театра в воскресенье гимназическая обстановка производила на меня особенно тягостное впечатление.