Воспоминания

«Как он жесток!» — мелькнуло у меня в голове. И не только у меня: у многих родных было представление, что жестокий Коля запирает Сашу в сумасшедший дом. Так несправедливы бывают суждения очень добрых людей, которые слишком живут впечатлениями. Никто не мог выносить тетю Сашу; мой отец недавно настоял на ее отправке из Дедова; Владимир Федорович уже счел необходимым прибегать к фотографическому брому; дядя Витя просто не обращал на безумную сестру никакого внимания. Дядя Коля спокойно брал на себя невыносимое для других дело — увозить тетю Сашу и запирать в сумасшедший дом, а потом вновь водворять ее на Спиридоновку. И за то, что он избавлял других от этого тяжкого и совершенно неизбежного дела, эти другие называли его холодным и жестоким человеком.

Глава 8. Осень седьмого класса. Ночь в вагоне

Наступила ненастная осень. Часто утром я вставал в половине восьмого и бежал в Еропкинский переулок, чтобы встретить Машу. Мы шли несколько шагов вместе и разговаривали. Прямо со сна она часто бывала бледная и какая-то потухшая. Иногда мне казалось, что в моей любви уже нет прежней силы. Я даже сочинил грустные стихи, где говорилось:

Ужель прошедшее — мечта?..
Ужели сердце лицемерит,
Когда по-прежнему не верит,
Что ты прошла, что ты — не та?

У Маши была одна любимая подруга Катя 3., с которой она обыкновенно ходила. Я знал, что в доме 3. Маша проводила вечера, что у Кати 3. есть брат, инженерный студент. Иногда вечером я проходил мимо двухэтажного дома, где жили 3., видел освещенные окна и за ними человеческие фигуры.

В доме у нас было очень мрачно. Доктор Усов нашел у отца расширение сердца. Моя мать уходила в себя, и как будто в голове ее созревало какое-то решение. Мне все более тяжко становилось оставаться с ней вдвоем. Наконец я вошел к отцу в кабинет и прямо сказал:

   — Я хочу поговорить с тобой о твоей смерти.

   — Ну, что ж, давай, — улыбнулся отец.

   — Ведь если ты умрешь, мама этого не переживет!

   — Конечно переживет. Она любит тебя не меньше, чем меня. К тому же нет оснований скоро ждать моей смерти. Расширение сердца — не такая страшная вещь, да оно и проходит. А главное, знай, что когда умрет близкий человек, все неожиданно меняется и в душе, и кругом, так что бесполезно и не следует представлять себе, как это будет.

Однако через некоторое время он сам вошел в мою комнату и сказал:

   — Я не собираюсь умирать, но на всякий случай знай, что если я умру, то сочинения дяди Володи будешь дальше редактировать ты вместе с Рачинским[213].

Я кивнул ему головой. Мы с ним всегда понимали друг друга, все было ясно и просто, но таинственное, загадочное состояние матери становилось все более непереносимым. Она спала за моей стеной, я слышал, что по ночам она не спит, открывает шкаф, возится. Раз она попросила меня позвать к ней горничную Грушу. Затворившись с Грушей, она вдруг начала рыдать, чего никогда не было ни раньше, ни после, и жгучая жалость ужалила мою душу.

«Боже мой! — подумал я. — Неужели дошло до того, что, скрывая что-то и от отца, и от меня, она изливает свое горе глупой Груше!»

Раз вечером я встретил ее неподалеку от дома. Она шла по направлению к Плющихе, смотрела странно и меня не заметила. Я остановил ее вопросом:

   — Куда ты идешь?

Она с испугом посмотрела на меня, ответила: «Домой» — и пошла дальше прочь от дома, по направлению к Плющихе. Потом я догадался, что она шла к доктору Усову — советоваться с ним о здоровье моего отца.

Часто я видел мою мать сидящей на диване и читающей то «Заратустру», то «Воскресших богов» Мережковского[214]. Раз, смотря перед собой темным взглядом, она бросила «Заратустру» и сказала мне:

   — Это ужасная, дьявольская книга.