Воспоминания

В двух верстах от Дедова находилось имение Хованское, принадлежавшее профессору Морошкину. В Хованском проживала недавно осиротевшая дочь Морошкина Надя[196]. Изящная, легкая, полная огня и энергии, она жила амазонкой, скакала верхом, целые дни играла Бетховена. Николай Михайлович часто стал наведываться в ее уединение. Молодые люди ездили верхом, скакали через плетни и канавы и вели переписку, опуская письма в дупло старого дуба. К браку своего сына Александра Григорьевна отнеслась с паническим ужасом, вероятно, предвидя, что Коля и Надя не созданы друг для друга. Но первые годы супружества прошли как идиллия: трудно было представить себе более нежную пару. Вскоре после рождения сына начались первые несогласия. Мальчик родился хилый и хворый, мать долго билась за его жизнь и наконец вырвала его из рук смерти. Уже это обстоятельство способствовало и безмерному обожанию сына, и крайней мнительности. На аптеки и докторов уходила большая часть жалованья дядя Коли. Усложнялось дело тем, что мальчик Миша, подрастая, оказывался прямой противоположностью отца: болезненный, любящий книги, он уже в семь лет казался профессором, а дяде Коле хотелось видеть в своем сыне бодрого сорвиголову, каким был он сам. Скоро выяснилось, дядя Коля не любит своего сына. Зато к дочери, розовой, черноглазой, похожей на японочку Леле[197] он был страстно привязан, хотя уже тогда восстанавливал ее против себя, когда, гуляя с нею и встречая особенно некрасивого мальчика, говорил: «Посмотри: вылитый наш Миша».

Выяснилось дальше и то, что дядя Коля смотрит на жизнь легче, чем тетя Надя. В той все больше и больше развивался моральный ригоризм, она воспитывала детей на английских романах и на Бетховене. Дядя Коля был поклонник легкой итальянской музыки; не прочь он был захватить на прогулку и желтый томик Золя… В жилах тети Нади текла кровь крепкого духовного сословия; дядя Коля был настоящий барич. Кроме жалованья он подрабатывал еще живописью; тетя Надя целые дни давала уроки музыки. И все-таки они часто залезали в долги. Быстрый, юркий, семейственный дядя Коля был отличным хозяином, умел все уложить, разместить, повесить гардины, но с женой ему становилось все более трудно. Она была строга, нетерпима, зажжена каким-то библейским пафосом; мальчик Миша был ее кумиром, и чем более она его обожала, тем более отталкивался от него отец. Понемногу между матерью и сыном была заключена тайная коалиция против дяди Коли, который все больше любил ездить на отдых в Дедово, где от него ничего не требовали, а только любили и баловали. Мать зорко следила за ним и разжигала в нем раздражение против жены. С сестрой Сашей, обожавшей его, с ее веселым мужем Марконетом и с добродушно острящим дядей Витей и его молоденькой женой дядя Коля «плюхался в родную стихию», и по возвращении домой семейный очаг все более и более дышал на него холодом. Моя бабушка, конечно, не предвидела, какая катастрофа назревает в доме ее первенца, и не сознавала, что, восстанавливая его против жены, готовит ему непоправимое несчастье. Но светский, широкий, миролюбивый дядя Марконет поддерживал равновесие в Дедове. Пока он был жив, держалось огромное семейное гнездо, и все дружно собирались обедать на балконе большого дома.

Этого дядю Марконета я вполне оценил только много лет спустя, после его смерти. Я помню его уже на костылях, с обезображенными подагрой пальцами, с бессильно повисшими ногами. Когда он вступил в нашу семью, это был живой, подвижный красивый брюнет, с черными глазами и французским носом. Первые годы его брака с тетей Сашей прошли в большой бедности. Молодые супруги не могли покупать себе даже конфет к чаю и капали мятные капли на сахар. Дядя Саша занялся адвокатурой, выиграл несколько дел, и карьера его пошла в гору. Он богател не по дням, а по часам. Но тут подошло горе; родились две девочки и обе умерли. Капитал дяди Саши достиг восьмидесяти тысяч, когда подагра приковала его к креслу. Пробовали ездить и в Висбаден, и на море, но ничего не помогло. Дядя Саша вел кое-какие дела, но все реже видели его костыли на ступенях окружного суда. И при этом дядя Саша не потерял своей бодрости. Он всегда был весел, остался душой общества и авторитетом для окружающих. Самый разнообразный народ толпился у Марконетов по вечерам в их квартире на Спиридоновке. Дядя Саша на костылях, которого я потихоньку от родителей называл «Гефест хромоногий», был самым богатым человеком в Дедове. У него во флигеле водились вкусные вещи — хлеб с маком, какао Блоскер, он заводил фотографические аппараты, устраивал бега вокруг большого цветника и потом раздавал награды в виде конфет. Английское его седло, на котором он много рыскал по окрестностям Дедова, впоследствии перешло ко мне.