Воспоминания

Уезжая на дачу, он просил меня и своих двух приятелей приехать к нему поскорей пить чай. Мы собрались втроем и насилу отыскали Слепцова. Дети, игравшие на дворе, указали нам деревянную, темную лестницу с шатающимися ступеньками. Мы взобрались по ней. Дверь в мезонин была отворена настежь, и нам представилась следующая картина. Слепцов стоял на опрокинутой кадке и наклеивал обои. Рукава его рубашки были засучены по локоть, голова у него была повязана носовым платком, и он был опоясан каким-то ситцевым линючим передником. Мезонин был с очень низким потолком и с полукруглым окном. Хаос в мезонине царил ужасный; обрезки обоев валялись по полу, ветхая мебель сдвинута на средину, на клеенчатом диване лежал чемодан, платье, зеркало, на поленьях стояла доска и горшок с клейстером.

Слепцов стоял спиной к двери и так был занят работой, что не обратил внимания на наш приход, пока мы его не окликнули. Держа конец обоев в руке, он повернул голову и, улыбаясь, произнес:

— Сейчас доклею! Видите, какой кусочек остался. Разве я дурно оклеил комнату? Потолок-то, посмотрите, точно мраморный! А если бы видели, какой он был загрязненный, стены в дырьях, дуло страшно, я законопатил их; теперь будет чисто и тепло.

Говоря это, Слепцов доклеил кусок, соскочил с кадки и добавил:

— Не могу руки протянуть вам, сейчас вас проведут в сад, и я немедленно явлюсь к вам в благообразном виде.

Он высунулся в дверь и крикнул вниз:

— Пашенька, пожалуйте ко мне! — И обратись к нам, произнес: — Господа, вы сейчас увидите Миньону Черной речки.

Явилась очень молодая белокурая девушка, чуть не в лохмотьях, плотного сложения, высокого роста; она не была красива и имела очень простодушное выражение.

Мы едва могли удержаться от смеха, взглянув на такую Миньону. Слепцов обратился к ней со словами:

— Проводите, Пашенька, моих гостей в сад, принесите стулья и стол и поставьте самовар.

Пашенька, улыбаясь, кивала ему головой. Мы пошли за Миньоной, которая привела нас в небольшой садик, очень запущенный, а через минуту принесла довольно большой деревянный кухонный стол на голове и четыре стула в руках так ловко, точно самую легкую ношу. Слепцов из мезонина распоряжался, куда лучше поставить стол, и велел Миньоне попросить у хозяйки чистую скатерть и чайную посуду.

Скоро Слепцов явился к нам джентльменом и извинился, что заставил нас ждать.

— Для чего вы подняли такую возню на каких-нибудь два месяца, да и того менее? — спросила я его.

— Не мог ни спать, ни работать в такой грязной комнате. Сегодня, как только встал, махнул в город, купил обоев, поискал здесь маляра, не нашел, и принялся сам оклеивать; как видите, все готово.

Пашенька радостно улыбалась, когда Слепцов хвалил ее за расторопность, с какой она прислуживала нам.

Я спросила Слепцова, почему он назвал девушку Миньоной Черной речки.

Он рассказал нам следующую ее биографию. Пашенька осталась после родителей круглой сиротой семи лет; единственный ее родственник, пьянчуга дядя, крестьянин Черной речки, запродал сироту за пустяшную плату в город шарманщику; этот одел ее мальчиком, выучил кувыркаться и стоять на голове. Зимой шарманщик бродил по дворам в Петербурге, заставляя девочку выкрикивать под шарманку «Под вечер осени ненастной», а в портерных петь более игривые песенки. Но, вероятно, «следствие акробатических упражнений, девочка быстро росла и развивалась, так что уже нельзя было выдавать ее за мальчика. Тогда ловкий шарманщик начал заставлять ее показывать силу: держать в зубах стул, играть чугунными шарами и, бросив их вверх, подставлять грудь и спину. Но в прошлом году антрепренер-шарманщик и пьяница-дядя перепились, подрались, и оба высидели в полиции сутки. Дядя так озлобился на антрепренера, что отнял у него свою племянницу и закабалил ее в услужение к чиновнице, беря себе жалованье. Жизнь бывшей артистки у чиновницы оказалась гораздо хуже, чем у шарманщика, потому что чиновница с презрением относилась к ее артистическому прошлому, иначе не звала ее, как «уличная плясунья». Многочисленное семейство чиновницы бесчеловечно оскорбляло кроткую по натуре девушку, еще с ранних лет привыкшую видеть себя какой-то вещью, которую дядя запродавал в полное владение то шарманщику, то чиновнице.

Слепцов так мастерски рассказал нам биографию девушки, что я ему заметила:

— Вам стоит только заняться несколько дней, и у вас будет готов рассказ.

— Непременно напишу! — отвечал мне Слепцов. — Теперь у меня комната сделалась чистенькая, и мне приятно будет работать. Я освобожу Пашеньку от эксплуатации пьянчуги-дяди; я уже познакомился с ним, угощал водкой и соблазнил его тем, что он может получать вдвое, если отпустит свою племянницу на место в Петербург. Как только он выправит ей вид, я помещу ее в одно хорошее семейство, где ее защитят.

Слепцов, точно, освободил девушку от дяди, но рассказа не написал.

Мы еще раз пили чай на даче у Слепцова и уже в его мезонине, который он превратил в уютную комнатку.

— Ну, что ваша Миньона? — спросила я.